распиши писало 2016 | тур 1: проза

[raspisal]

Автор: Персе
Тур: тур 1, «Морские чудища»
Название: Лимб
Тема: Ихтиокентавр (герой большинства старых мореходных карт), сова на глобусе
Вид работы: проза
Тип работы: дарковая сказка по мотивам "Белоснежки"
Размер: мини, 1727 слов

прикоснуться

Однажды, давным-давно сквозь лес бежала девочка — бледная, измученная, на исходе своей двенадцатой весны, на грани расцвета своей красоты и своей тёмной, недоброй силы. Но пока сила бурлит лишь в самых кончиках посиневших от холода пальцев, которыми она роется в снегу, ищет жёлуди. Она ломает ногти, пятная ледяную корку алой кровью, но совсем не замечает этого. Ловит крошечного бурундука, сонного, жирного, и, оголодавшая, запускает в него зубы. На поясе у неё — кинжал Охотника, которого пустили за ней по следу.


Самого Охотника, впрочем, нигде не видно.


Она — неземное, божественное создание. Её гладко расчёсанные волосы — чёрные, как грудка ворона, кожа бела, как снег. Переплетение голубоватых венок — её единственный румянец. Её рот, сжатый смертью в твёрдую линию — красный, как спелый плод. Она лежит в гробу, задушенная цветами, что уже начали медленно разлагаться. Упавший с небес ангел, искусно изваянная из мрамора статуя, упокоена она в мутном хрустале. Соблазняет Принца своим молчанием. Его привыкшие к красоте глаза хищно вбирают в себя всю её — и маленькую грудь, соблазнительно очерченную белой рубахой, длинную бахрому ресниц, лебединую шею. Он целует её губы крепко, так крепко, что языком чувствует гниль, отдающую яблоком. Он удивлён не меньше семерых карликов, когда она сорванно вдыхает, поднимает ресницы над влажными глазами, тёмными, как ягоды тёрна, и смотрит на него. Она улыбается и прижимает тонкую ладонь, всю в жёлтом соке и пыльце умирающих цветов, к своей груди.

— Мой принц.

Они женятся через четырнадцать дней.


Странная история, говорили мы тогда. Впрочем, у нас встречались вещи и постраннее: люди, превращённые в зверей, звери, превращённые в людей (в чьи грязные волосы вплетена речная галька и птичьи косточки). Мы едва ли обратили внимание на то, что Принц наш обвенчался с трупом.


Она — весела, её смех тонок и свеж, будто к серебряному колокольчику прикоснулись иглой изо льда; она поёт долгие красивые песни, пока на её плечах чистят перья вороны; она — благословение и безмятежность. Лучше всего она понимает тех, кто не говорит по-немецки. Часами гладит своих толстых белых кроликов, пока её лодыжки любовно оплетают плющ и виноград.


Понимаете, она не вмешивалась в дела государства, и потому мы считали её хорошей Принцессой. Воспевали её.


Принц тоже воспевает её — так страстно, хотя и не может забыть вкус гнили и ядовитую яблочную сладость на языке. Она покорна. Смеясь, манит его — страстная, как он и мечтал. Он засыпает, усталый и довольный, с губами, полными её терпкого мёда. Она следит за его размеренным дыханием своими голодными тёмными глазами.

Их свадьба — повод для ликования, их любовь — источник тысячи романтичных песен. Они счастливы. Счастлива Принцесса, сидя в своём заглохшем от сорняков саду, танцующая ночами на болоте. Счастлив Принц, завоевавший самую красивую девушку на свете. Они богаты. Они могущественны. Карты переписываются; земель становится больше — Принцесса довольно скалится, смотря поверх древесных куп на своё королевство. Король и Королева радуются союзу своего сына — они в восторге от невестки.

Королева и Принцесса часто вышивают по вечерам.

— Ты напоминаешь мне себя, — вздыхает Королева, которая трудится на своём краю покрывала над силуэтом Святой Девы. — Меня сосватали совсем девочкой. И поначалу жизнь была полна невзгод, но смирение, дитя моё, смирение стало для меня дорогой к счастью.

Её улыбка слабая и дрожащая, глаза в поволоке воспоминаний давно минувших дней. Дорога к счастью…

Принцесса соглашается с ней учтивым полупоклоном — её собственная игла летает по ткани с быстротой орла, заприметившего добычу среди трав.

— Вы совершенно правы, Матушка.


Королева заболевает поздней весной — ах, несчастливое время: умирать, когда всё вокруг так торопится жить. Она лежит в постели, не в силах пошевелиться, и смотрит на вышивку, которую начали они с невесткой: русалки, львы с человеческими головами, тритоны с острыми зубами, оскалёнными в три ряда, внушают ей ужас. Её собственные святые с другого края ткани кажутся тусклыми и испуганными. Король не в силах отказать ей в последней просьбе, и никогда ещё она не шила с таким отчаянием, будто на пороге смерти ей чуть отворилась тайная дверь, за которой — ужасная, страшная тайна.

После похорон Принц, покачиваясь, стоит в спальне матери и невидяще смотрит на вышивку. Львы и волки, грифы и черви — и посреди этого царства смерти чёрная фигура с красными от крови губами, очень похожая на… Он оборачивается и смотрит в безмятежное лицо своей жены. В её тени его кожу покалывает от холода. Тёмные, как терновые ягоды, её глаза знакомо и влажно блестят из-под ресниц.

— Нужно сжечь её, — кивает она на яркий шёлк. — В нём её болезнь.

Измученный Принц благодарен ей за её спокойную силу, невозмутимость, которой сам не обладает. Она гладит его по груди, не касаясь цепочки серебряного креста. Медленно-медленно.

Король запрещает сжигать покрывало, и его слово крепко. Он уносит его к себе — последнее, до чего дотрагивались тонкие ручки его покорной, и потому глубоко любимой жены, осушает им свои слёзы, не стесняясь. Посмешище всего двора. Принц разъярён, оскорблён, и только Принцесса как всегда весела — как всегда рядом с ним.

— Я поговорю с Его величеством.

Принц не сомневается в её успехе ни секунды: у неё всегда был этот дар. Особый дар. Потому-то все башни замка и увиты вьюнком, а дикие олени играют на лужайках среди роз, что так любила Королева.

Ночью Принцесса возвращается в постель. Её босые ноги ледяные, а рот жадный и горячий. Между поцелуями она уверяет его, что Король скоро образумится. Она кротко просит Принца снять его серебряный крестик, чтобы тот не запутался в её длинных чёрных волосах, и Принц с неохотой повинуется.

Утром Король мёртв. Это всё та же болезнь, что выпила жизнь из его супруги.

Вышивку сжигают далеко от замка, в безлюдной глуши, где некому видеть, как торжествующе корчатся в пламени плотоядные русалки.


На самой грани сгорающего лета и холодной осени Принцесса становится Королевой, и Принц становится Королём. Королева морщится, когда чистый жемчуг короны касается её лба, но Король говорит, что она прекрасна. Что она создана, чтобы править — рядом с ним, конечно. Она смеётся, и веселья в её голосе не больше, чем в ледяных перекатах горного ручья по камням.

Праздник идёт не неделю, как положено, а всего один день: дань скорби трагической смерти предыдущих Короля и Королевы. Но то был день, что запоминается на всю жизнь. Оленей, что беззаботно бегали среди цветов, освежевали и зажарили. Сама Королева следила за поварами, чтобы мясо не пересушили. Мёд, финики, запечённые в сливках соловьи, немо распахнувшие клювы, пироги с кабанятиной и свежей брусникой, пиво и даже соль... Но как не вечны лето, так не вечна и человеческая юность, и вскоре всё королевство начинает волноваться. Минуты в королевской спальне горячи, страстны, но бесплодны. Король беспокоится. Только Королева всё гладит своих воронов, да кормит кроликов, и всё такая же легконогая, танцует в тихие безлунные ночи.

— Знаете, супруг мой, — говорит Королева. — Ходят слухи, что моей матери меня даровали феи.

Она поворачивается к мужу. Её грудь по-прежнему такая маленькая. Кожа бледна. Ни капли румянца не оживляет её. — Что думаете вы об этом?

Король смеётся, сначала нерешительно, потом весь голос.


Тупость крестьян — наша тупость, понимаете — забавляла его, как забавляет и поныне всех богатых и гордых.


— Быть может, и нам стоит найти себе фею, — он покачивает головой, утирает слёзы и накрывается медвежьей шкурой. — Ибо мы нуждаемся в наследнике. Иначе, если случится трагедия, кто же будет править после моей смерти? Тяготы обрушатся на твои хрупкие плечи, а ты слишком смирна и кротка, да и слаба, как все женщины, любовь моя.

Лицо Королевы безмятежно. Она смотрит на него тем своим взглядом, от которого по зеркалам бегут трещины. Касается груди супруга, лишённой ненавистного серебряного креста; её аккуратные белые пальчики замирают над чужим сердцем. Она молчит, словно лучник, что зачарованно слушает злую песню спущенной тетивы.

— О, мой король, — шепчет она. — Как же ты глуп.


На престол она восходит без лишнего шума — уже нет никаких празднества, никакого мёда. Никто не читает молитву и не мажет ей лоб елеем, чтобы надеть корону, пока она стоит на коленях — потому что она ни перед кем не станет на колени, и потому что нет никакой короны.

Королевство скорбит по их Королю, сердце которого неизвестный злодей вырезал острым кинжалом и оставил у постели в роскошной шкатулке. Лица людей мрачны.


О да, я помню, все мы были мрачны.


Они посадили на трон этого ребёнка, эту девочку, которая смиренно приняла свою ношу, высоко подняв подбородок и задумчиво глядя на горизонт, где кончались её земли, и начинались чужие — пока чужие. Лёгкие и чёрные, как измолотый в пыль перец, её кудри в венке из плюща оттеняют мучнисто-бледное лицо, растворяются во мраке; красные, словно измазанные соком шварцвальдской вишни, губы обнажают в по-детски надменной улыбке острые зубки, белые, как сердцевина яблока. Она босиком. Слишком большое для неё тёмно-красное платье спадает с угловатых плеч, обнажая кожу без единой отметины. Будто налившаяся кровью рана, алая ткань багровеет в полутьме тронной залы. Ни одна диагональ солнечного света не разрезает сумерки. В королевских ладонях поют соловьи — она всегда имела слабость к животным. Её людям не так повезло.


Вот и всё. Так заканчивается сказка о девочке, трёх каплях крови на снегу и отравленном яблоке. Родители во все времена шептали своим детям в колыбелях одно и то же, помните, вы никогда, никогда не должны принимать подарки от фей. Неважно, насколько прекрасные. Но мать Белоснежки была сиротой, и некому было предупредить её. Она просила девочку с кожей как снег и ртом, окрашенным кровью, с глазами и волосами, как голодная беззвёздная ночь. Просила и просила.

И её желание исполнилось.


Долгая холодная тень Королевы падает везде — от нищей лачуги до особняка герцога. Реки летом задыхаются во льду, в закрытых церквях сквозь алтари прорастает крапива, шалфей и тимьян. Вместо умолкнувших певчих птиц с ломких чёрных ветвей слетают нетопыри. Густые леса обступают замок и город со всех сторон, исподтишка откусывают от каменных стен словно по кусочку, душат корнями покинутые дома. Я пью в таверне и пытаюсь не обращать внимания на молчаливые стаи воронов, что сидят на крышах так густо, что кажутся морем смолы.

Куры соседей шепчутся ночью. Однажды я прижимаюсь ухом к стене, но не могу разобрать имя демона, которому они молятся. На следующее утро жена соседа приносит мне яйца в плетёной корзине. Я ломаю скорлупу и выливаю желток на землю.

Когда один из любимых оленят королевы ломает ногу о корни, что заполонили город, она приказывает обновить мостовые. Спустя ночь они как новенькие. Гладкие белые камни, уложенные в ряд, напоминают черепа. Я надеюсь, что только напоминают.

Много кто пытался убежать. Они все покидают город и больше никогда сюда не возвращаются. Однажды одного находят в чаще леса, распятого и задушенного диким шиповником.

После этого карты с розами ветров, далёкими землями и морскими кентаврами, которые ухмыляются острыми зубами в три ряда, словно предлагая немедленно отправиться в путь, кажутся жуткой насмешкой. Мы навсегда заперты в этом королевстве чудовищ, где всем правит Нехристь — мы знаем это, но никогда, никогда не произносим вслух.

И вам тоже не стоит.