Автор: Персе
Тур: тур 2, «Лесные чудища»
Название: Мысленный волк
Тема: вендиго
Тип работы: фичок по "Ганнибалу"
Размер: мини, 1570 слов
Примечание: слэш, смерть персонажа, оос, каннибализм, психические заболевания, ау после второго сезона, кто эти люди и где мои деньги, без рейтинга, pwp (plot what plot), всё плохо.
прикоснуться
Красивый чёрный пудель обнюхивает воздух и деловито поднимает лапу у фонаря.
А Уилл?
Уилл в это время загадывает желание.
Сидя в кафе, спрятавшись от мелкого дождя, Уилл желает, желает и желает, чтобы Ганнибал вернулся. Спокойно отпивает кофе без кофеина. Улыбается, потому что знает: так и будет. Уилл доволен. Он знает своё место в этом мире: как звон тяжёлой фарфоровой чашки, когда та скользит в выемку в прихотливо украшенном блюдце. Как светлые древесные вены, пронизывающие тяжёлую жирную почву. Если отгрести землю руками, можно увидеть: земля с сыпучим вздохом отходят от корней, белых, слепых, никогда не видевших солнца.
Уилл платит за безвкусный кофе и выходит в дождь. Каждая капля несёт крошеной груз чёрной пыли; каждая — объёмная и круглая, будто лягушачья икринка. Теперь ты видишь? Капли речитативом выстукивают вокруг него правильный круг, как будто Уилл на сцене, в кольце огня, пойман во время выступления, хитрого монолога, где в конце в чью-то спину вонзится кинжал.
В детстве, на берегу, сидя рядом с отцом, который чинил лодку, Уилл был уверен, что весь мир кончается здесь. Берегом, звуком, тонущим в великой непроницаемой стене серого тумана, что рождается в реках и лужах, но не имеет ни начала, ни конца. Где-то, конечно, есть дверь, которая волшебным образом может перенести его в иное место, прочь от тумана и отцовских сурово сведённых бровей, но Уилл совсем не хочет её искать.
Сочный звук натянутых влажных канатов. Тлеющий огонёк сигареты. Пустые глаза, равнодушно следящие за утонувшим миром.
Может, Уилл всё-таки шагнул в ту дверь и не вернулся домой... Но точно сказать нельзя. Памяти слишком много. Без уверенной хватки настоящего она теряется, распадается на крошечные занозы, пока не остаётся ничего кроме света, цвета и звука. Уилл везде. Уилл нигде.
Уилл разбирает продукты, сверяется с ярлыками и списком покупок. Под конец он открывает верхний ящик буфета и вытаскивает банку крошечных персиков, утопленных в бренди. Золотые, как яичные желтки, они светятся там, где электрический свет преломляется в вязком сиропе. Уилл знает, что должен поставить их обратно, спрятать то, что они из себя представляют — великое искушение. Уилл прикусывает ноготь большого пальца, теребит острыми зубами загрубевшую подушечку. Они откроют персики, когда Ганнибал вернётся из госпиталя для душевнобольных… жаль, Уилл не знает, когда тот придёт домой. Уилл вздыхает. Убирает персики и вместо них раскладывает по деревянному моря кухонного стола письма.
Я часто думаю о тебе.
Шум ужасен, слезятся глаза и вибрируют зубы в мягких дёснах. До крови.
Мне одиноко.
Пожалуйста, пришли мне.
Я часто желаю.
Уилл аккуратно сворачивает дорогую гладкую бумагу и убирает письма.
Когда Ганнибал приходит, Уилл как раз начищает все поверхности до блеска. Воздух в комнатах сверкает, как грани сахарного кубика.
Ганнибал ужасно пахнет. Уилл чистит и его.
Он держит ладони над раковиной, как маленький мальчик. Грязь и пыль въелась в его всегда белые руки, ногти — траурные полумесяцы. Он смотрит на Уилла снизу вверх и улыбается.
Он ест переборчиво, со вкусом, но без аппетита — лишь призрак прежнего гурмана. Они пожирают скользкие деликатесы прямо из банок, сидя на тёплом полу, облизывают сладкие пальцы друг друга, смакуют прозрачный сок.
Воздух снова полон теней. Ходить по комнатам, завешанным пластиковой плёнкой, всё равно что продираться сквозь стены, как вдыхать их в себя.
В семье Уилла всегда было нечто, что его тётки деликатно именовали наследием. У его пра-прадеда были видения девы Марии, которая велела ему убить соседа за то, что тот нагрел его в покер. В поздних поколениях «наследие» трансформировалось в нечто тождественное особому языку — языку медицинских учебников: шизофрения, деменция, невроз навязчивых состояний.
Больше никто не называет это «видениями».
Иногда Уилл завидует прадеду за его поразительное спокойствие перед лицом сверхъестественного. Он увидел горизонт, где встретились мирское и духовное, и тот изменил его. А Уилл боролся. Уилл же так долго боролся. Слова признания и отрицания проливаются на бумагу. Он рисует часовый циферблат без стрелок. Он дрожит, как натянутая струна Тобиаса Баджа, ждущая лишь смычка, чтобы ожить.
Уилл просыпается в постели, в чужом доме, в комнате в мансарде; комнате с единственным окном, что пропускает серую предрассветную муть на разорванные письма, недочитанные книги и собачьи галеты, разбитые виниловые пластинки, скрипы за незапертой дверью — и Ганнибал прямо здесь. Под тонким одеялом его угловатое тело похоже на холмы или змеиный скелет, обвившийся вокруг подушки. Он прижимает руку Уилла к себе. Его пальцы и губы очень холодны, как будто он никак не может согреться. Он пахнет сладко, ещё слаще, чем всегда, словно испорченный мёд.
Когда Уилл убеждается, что Ганнибал уснул, он ищет свои таблетки в ящике стола. Жуёт их, не запивая.
Под весом воды из душа Уилл опускает голову. Прозрачные водяные змеи хлещут фарфор. От кожи поднимается пар. Ганнибал вытирает его полотенцем. Возвращайся в постель, говорит Ганнибал. У тебя волосы как у кинозвезды.
Он дёргает пальцем развившуюся от влаги прядь.
Уилл просит прощения за то, что не отвечал на его письма.
Позволь мне поухаживать за тобой, — говорит Ганнибал. Они сидят друг напротив друг друга и едят персики — у каждого по три. Серебряными ложками они отделяют полоски сочной плоти и отправляют их в рот. Это все равно что есть крошечные солнца.
И волк проглотил солнце, угадывает его мысль Ганнибал и промакивает рот салфеткой. Они улыбаются друг другу через стол, наполовину пьяные, как осы на подгнивающем яблоке.
На следующее утро Ганнибал выходит на охоту. Небо над ними — старая голубая эмаль, припудренная пылью и смогом. Может, пойдёт снег. Уилл стоит, опустив голову. Его туфли сияют.
Ганнибал возвращается обратно, его кожа почти прозрачная, тонкая. Как старый пергамент. Он тяжело дышит.
Не сегодня, он говорит.
Они покидают очередной заброшенный дом. Персики Уилл забирает с собой.
Через неделю Уилл решает за ним проследить. Ганнибал идёт по дороге между чётких теней, что бросает ранее солнце, и плечи сгибаются под весом его тяжёлого дорогого пальто. На пустой площади он сидит долго, очень долго, не шевелится даже когда голуби воркуют меж его начищенных туфель. Его лицо бледное, как сгущённое молоко. Забытая сладость из детства. Уилл помнит, как оно медленно скользило по его горлу, тягучее и прекрасное, как лето. Уилл помнит его запах.
Вечером Ганнибал возвращается с добычей. Уилл раскладывает еду по тарелкам. Солоноватые бобы, нежное мясо, ещё сохраняющее форму сковороды для запекания, колбаски, гладкие и розовые, интимно спрятанные на блюде под сырами, словно внутренние органы, все ещё сохраняющие память о теле, нёсшем их, даже когда красные пальцы мясника шлёпнули их на мраморный прилавок.
Как ты съешь всё это один, говорит Ганнибал.
Я вернулся за тобой, говорит он.
Я уже не тот, что был.
Он смотрит на Уилла с бесконечной теплотой и любовью, приторной и перезрелой. Уилл гладит его светло-русые волосы. Часть их остаётся в ладони, когда Уилл отнимает руку.
Мне жаль, что я не приходил к тебе.
Пойдём со мной, не отвечает Ганнибал. Нас здесь больше ничего не держит, мой дорогой Уилл. Кто знает, вместе мы можем дойти куда дальше.
Уилл улыбается и выстраивает в ряд перед ним крошеные пиалы соусов, как распахнутые влажные рты. Полуночный пир, говорит он.
Пойдём со мной, повторяет Ганнибал. Мы притворимся, что кормим голубей. Он поднимает серебряную ложечку. Его ногти снова — траурного чёрного цвета.
Первые числа апреля, дождь. Ганнибал с пригоршнями трав, которые заворачивает в бумажные свёртки, кивает Уиллу. Уилл встряхивается от мыслей о Doors и Апокалипсисе сегодня, и вместо они идут по направлению к очередному Гудвиллу. Они высматривают. Запах лаванды и мятлика летит за ними шлейфом, вокруг — свежий асфальт, ваниль, прах; запах марихуаны, ладана, вонь жирных пончиков и собачьего дерьма. Цепочка невысоких холмов обрамляет индустриальную бесконечность Балтимора, что развернулась по обе стороны Атлантической равнины.
Улицы города полны мертвецов. Гнусный последыш эры дураков и жестокости, что пожрала сама себя. Уилла от него тошнит. Есть ведь ещё одна вселенная, где Уилл мёртв, а Ганнибал жив. Уилл ищет дверь туда, и уверен, что найдёт.
Он ловит губами дождевые капли. Ганнибал останавливается, чтобы купить белый перец и дорожную карту Юты. На холме у Вудберри цветут рододендроны, лаванда, розмарин; висят кашпо с сиренью, сверкают брызги белых и голубых гиацинтов за чьим-то высоким забором. Ганнибал ловит его взгляд своим холодным, как жемчужины, улыбается уголком губ, «позже», читает Уилл в этой улыбке; Уилл знает, что Ганнибал запомнил улицу и дом, и позже. У Уилла пересыхает во рту. Он не понимает, нравится ли ему это чувство или нет.
Сидя в кафе у расплесканного по мостовой солнечного света, Уилл постукивает пальцами по чашке. Ганнибал молчит. Его кофе нетронут. Небо над его головой висит словно нимб.
Чёрный пудель доверчиво подбегает и лижет Уиллу руку. Его шерсть тёплая, влажная и мягкая, будто свежевылупившийся цыплёнок. Пойдём, мальчик, говорит Уилл. Он следует за ним на кладбище, где лежит Ганнибал — под опустившимся холмом земли, где не растут цветы. Табличка на надгробном камне позволяет прочитать дату, но имени нет. В кармане куртки Уилл прикасается к письмам, которые, конечно, пусты, и вспоминает ту ночь, когда он перерезал горло Ганнибалу над телом Абигейл и умылся его кровью.
Если ты убьёшь вендиго, ты сам должен стать им.
Уилл свистит псу. У одного из нас всё-таки должно что-то получится. Уилл идёт, опустив плечи под весом своего мокрого дорого пальто. Его начищенные туфли сияют.
Они хотели забрать твой мозг для исследований, но я не позволил.
Я сказал, что всё кончено.
Больше никто не умирает.
Но люди пропадают, впрочем, люди пропадают всегда.
Я хотел, чтобы ты уехал, но теперь мне хочется, чтобы ты вернулся.
Здесь теперь так пусто.
Я так хочу, чтобы ты вернулся.
Уилл сидит на кухне и смотрит на небо. Цвета катаракты, оно постепенно затягивается сочными тучами, заволакивается фальшивой ночной темнотой. Никаких градаций, полутонов, сплошная чернота, словно небо, как огромный зрачок, обращено в само себя.
Он вспоминает, как Ганнибал обнажил для него горло. Символ прозрения, триумф радости, — стоило Уиллу лишь показать нож. Нож был серебряным, прямо как их ложечки.
В миске напротив него плавают персики, золотистые и холодные. Уилл загадывает желание и начинает есть.
Тур: тур 2, «Лесные чудища»
Название: Мысленный волк
Тема: вендиго
Тип работы: фичок по "Ганнибалу"
Размер: мини, 1570 слов
Примечание: слэш, смерть персонажа, оос, каннибализм, психические заболевания, ау после второго сезона, кто эти люди и где мои деньги, без рейтинга, pwp (plot what plot), всё плохо.
прикоснуться
Красивый чёрный пудель обнюхивает воздух и деловито поднимает лапу у фонаря.
А Уилл?
Уилл в это время загадывает желание.
Сидя в кафе, спрятавшись от мелкого дождя, Уилл желает, желает и желает, чтобы Ганнибал вернулся. Спокойно отпивает кофе без кофеина. Улыбается, потому что знает: так и будет. Уилл доволен. Он знает своё место в этом мире: как звон тяжёлой фарфоровой чашки, когда та скользит в выемку в прихотливо украшенном блюдце. Как светлые древесные вены, пронизывающие тяжёлую жирную почву. Если отгрести землю руками, можно увидеть: земля с сыпучим вздохом отходят от корней, белых, слепых, никогда не видевших солнца.
Уилл платит за безвкусный кофе и выходит в дождь. Каждая капля несёт крошеной груз чёрной пыли; каждая — объёмная и круглая, будто лягушачья икринка. Теперь ты видишь? Капли речитативом выстукивают вокруг него правильный круг, как будто Уилл на сцене, в кольце огня, пойман во время выступления, хитрого монолога, где в конце в чью-то спину вонзится кинжал.
В детстве, на берегу, сидя рядом с отцом, который чинил лодку, Уилл был уверен, что весь мир кончается здесь. Берегом, звуком, тонущим в великой непроницаемой стене серого тумана, что рождается в реках и лужах, но не имеет ни начала, ни конца. Где-то, конечно, есть дверь, которая волшебным образом может перенести его в иное место, прочь от тумана и отцовских сурово сведённых бровей, но Уилл совсем не хочет её искать.
Сочный звук натянутых влажных канатов. Тлеющий огонёк сигареты. Пустые глаза, равнодушно следящие за утонувшим миром.
Может, Уилл всё-таки шагнул в ту дверь и не вернулся домой... Но точно сказать нельзя. Памяти слишком много. Без уверенной хватки настоящего она теряется, распадается на крошечные занозы, пока не остаётся ничего кроме света, цвета и звука. Уилл везде. Уилл нигде.
Уилл разбирает продукты, сверяется с ярлыками и списком покупок. Под конец он открывает верхний ящик буфета и вытаскивает банку крошечных персиков, утопленных в бренди. Золотые, как яичные желтки, они светятся там, где электрический свет преломляется в вязком сиропе. Уилл знает, что должен поставить их обратно, спрятать то, что они из себя представляют — великое искушение. Уилл прикусывает ноготь большого пальца, теребит острыми зубами загрубевшую подушечку. Они откроют персики, когда Ганнибал вернётся из госпиталя для душевнобольных… жаль, Уилл не знает, когда тот придёт домой. Уилл вздыхает. Убирает персики и вместо них раскладывает по деревянному моря кухонного стола письма.
Я часто думаю о тебе.
Шум ужасен, слезятся глаза и вибрируют зубы в мягких дёснах. До крови.
Мне одиноко.
Пожалуйста, пришли мне.
Я часто желаю.
Уилл аккуратно сворачивает дорогую гладкую бумагу и убирает письма.
Когда Ганнибал приходит, Уилл как раз начищает все поверхности до блеска. Воздух в комнатах сверкает, как грани сахарного кубика.
Ганнибал ужасно пахнет. Уилл чистит и его.
Он держит ладони над раковиной, как маленький мальчик. Грязь и пыль въелась в его всегда белые руки, ногти — траурные полумесяцы. Он смотрит на Уилла снизу вверх и улыбается.
Он ест переборчиво, со вкусом, но без аппетита — лишь призрак прежнего гурмана. Они пожирают скользкие деликатесы прямо из банок, сидя на тёплом полу, облизывают сладкие пальцы друг друга, смакуют прозрачный сок.
Воздух снова полон теней. Ходить по комнатам, завешанным пластиковой плёнкой, всё равно что продираться сквозь стены, как вдыхать их в себя.
В семье Уилла всегда было нечто, что его тётки деликатно именовали наследием. У его пра-прадеда были видения девы Марии, которая велела ему убить соседа за то, что тот нагрел его в покер. В поздних поколениях «наследие» трансформировалось в нечто тождественное особому языку — языку медицинских учебников: шизофрения, деменция, невроз навязчивых состояний.
Больше никто не называет это «видениями».
Иногда Уилл завидует прадеду за его поразительное спокойствие перед лицом сверхъестественного. Он увидел горизонт, где встретились мирское и духовное, и тот изменил его. А Уилл боролся. Уилл же так долго боролся. Слова признания и отрицания проливаются на бумагу. Он рисует часовый циферблат без стрелок. Он дрожит, как натянутая струна Тобиаса Баджа, ждущая лишь смычка, чтобы ожить.
Уилл просыпается в постели, в чужом доме, в комнате в мансарде; комнате с единственным окном, что пропускает серую предрассветную муть на разорванные письма, недочитанные книги и собачьи галеты, разбитые виниловые пластинки, скрипы за незапертой дверью — и Ганнибал прямо здесь. Под тонким одеялом его угловатое тело похоже на холмы или змеиный скелет, обвившийся вокруг подушки. Он прижимает руку Уилла к себе. Его пальцы и губы очень холодны, как будто он никак не может согреться. Он пахнет сладко, ещё слаще, чем всегда, словно испорченный мёд.
Когда Уилл убеждается, что Ганнибал уснул, он ищет свои таблетки в ящике стола. Жуёт их, не запивая.
Под весом воды из душа Уилл опускает голову. Прозрачные водяные змеи хлещут фарфор. От кожи поднимается пар. Ганнибал вытирает его полотенцем. Возвращайся в постель, говорит Ганнибал. У тебя волосы как у кинозвезды.
Он дёргает пальцем развившуюся от влаги прядь.
Уилл просит прощения за то, что не отвечал на его письма.
Позволь мне поухаживать за тобой, — говорит Ганнибал. Они сидят друг напротив друг друга и едят персики — у каждого по три. Серебряными ложками они отделяют полоски сочной плоти и отправляют их в рот. Это все равно что есть крошечные солнца.
И волк проглотил солнце, угадывает его мысль Ганнибал и промакивает рот салфеткой. Они улыбаются друг другу через стол, наполовину пьяные, как осы на подгнивающем яблоке.
На следующее утро Ганнибал выходит на охоту. Небо над ними — старая голубая эмаль, припудренная пылью и смогом. Может, пойдёт снег. Уилл стоит, опустив голову. Его туфли сияют.
Ганнибал возвращается обратно, его кожа почти прозрачная, тонкая. Как старый пергамент. Он тяжело дышит.
Не сегодня, он говорит.
Они покидают очередной заброшенный дом. Персики Уилл забирает с собой.
Через неделю Уилл решает за ним проследить. Ганнибал идёт по дороге между чётких теней, что бросает ранее солнце, и плечи сгибаются под весом его тяжёлого дорогого пальто. На пустой площади он сидит долго, очень долго, не шевелится даже когда голуби воркуют меж его начищенных туфель. Его лицо бледное, как сгущённое молоко. Забытая сладость из детства. Уилл помнит, как оно медленно скользило по его горлу, тягучее и прекрасное, как лето. Уилл помнит его запах.
Вечером Ганнибал возвращается с добычей. Уилл раскладывает еду по тарелкам. Солоноватые бобы, нежное мясо, ещё сохраняющее форму сковороды для запекания, колбаски, гладкие и розовые, интимно спрятанные на блюде под сырами, словно внутренние органы, все ещё сохраняющие память о теле, нёсшем их, даже когда красные пальцы мясника шлёпнули их на мраморный прилавок.
Как ты съешь всё это один, говорит Ганнибал.
Я вернулся за тобой, говорит он.
Я уже не тот, что был.
Он смотрит на Уилла с бесконечной теплотой и любовью, приторной и перезрелой. Уилл гладит его светло-русые волосы. Часть их остаётся в ладони, когда Уилл отнимает руку.
Мне жаль, что я не приходил к тебе.
Пойдём со мной, не отвечает Ганнибал. Нас здесь больше ничего не держит, мой дорогой Уилл. Кто знает, вместе мы можем дойти куда дальше.
Уилл улыбается и выстраивает в ряд перед ним крошеные пиалы соусов, как распахнутые влажные рты. Полуночный пир, говорит он.
Пойдём со мной, повторяет Ганнибал. Мы притворимся, что кормим голубей. Он поднимает серебряную ложечку. Его ногти снова — траурного чёрного цвета.
Первые числа апреля, дождь. Ганнибал с пригоршнями трав, которые заворачивает в бумажные свёртки, кивает Уиллу. Уилл встряхивается от мыслей о Doors и Апокалипсисе сегодня, и вместо они идут по направлению к очередному Гудвиллу. Они высматривают. Запах лаванды и мятлика летит за ними шлейфом, вокруг — свежий асфальт, ваниль, прах; запах марихуаны, ладана, вонь жирных пончиков и собачьего дерьма. Цепочка невысоких холмов обрамляет индустриальную бесконечность Балтимора, что развернулась по обе стороны Атлантической равнины.
Улицы города полны мертвецов. Гнусный последыш эры дураков и жестокости, что пожрала сама себя. Уилла от него тошнит. Есть ведь ещё одна вселенная, где Уилл мёртв, а Ганнибал жив. Уилл ищет дверь туда, и уверен, что найдёт.
Он ловит губами дождевые капли. Ганнибал останавливается, чтобы купить белый перец и дорожную карту Юты. На холме у Вудберри цветут рододендроны, лаванда, розмарин; висят кашпо с сиренью, сверкают брызги белых и голубых гиацинтов за чьим-то высоким забором. Ганнибал ловит его взгляд своим холодным, как жемчужины, улыбается уголком губ, «позже», читает Уилл в этой улыбке; Уилл знает, что Ганнибал запомнил улицу и дом, и позже. У Уилла пересыхает во рту. Он не понимает, нравится ли ему это чувство или нет.
Сидя в кафе у расплесканного по мостовой солнечного света, Уилл постукивает пальцами по чашке. Ганнибал молчит. Его кофе нетронут. Небо над его головой висит словно нимб.
Чёрный пудель доверчиво подбегает и лижет Уиллу руку. Его шерсть тёплая, влажная и мягкая, будто свежевылупившийся цыплёнок. Пойдём, мальчик, говорит Уилл. Он следует за ним на кладбище, где лежит Ганнибал — под опустившимся холмом земли, где не растут цветы. Табличка на надгробном камне позволяет прочитать дату, но имени нет. В кармане куртки Уилл прикасается к письмам, которые, конечно, пусты, и вспоминает ту ночь, когда он перерезал горло Ганнибалу над телом Абигейл и умылся его кровью.
Если ты убьёшь вендиго, ты сам должен стать им.
Уилл свистит псу. У одного из нас всё-таки должно что-то получится. Уилл идёт, опустив плечи под весом своего мокрого дорого пальто. Его начищенные туфли сияют.
Они хотели забрать твой мозг для исследований, но я не позволил.
Я сказал, что всё кончено.
Больше никто не умирает.
Но люди пропадают, впрочем, люди пропадают всегда.
Я хотел, чтобы ты уехал, но теперь мне хочется, чтобы ты вернулся.
Здесь теперь так пусто.
Я так хочу, чтобы ты вернулся.
Уилл сидит на кухне и смотрит на небо. Цвета катаракты, оно постепенно затягивается сочными тучами, заволакивается фальшивой ночной темнотой. Никаких градаций, полутонов, сплошная чернота, словно небо, как огромный зрачок, обращено в само себя.
Он вспоминает, как Ганнибал обнажил для него горло. Символ прозрения, триумф радости, — стоило Уиллу лишь показать нож. Нож был серебряным, прямо как их ложечки.
В миске напротив него плавают персики, золотистые и холодные. Уилл загадывает желание и начинает есть.
@темы: проза, русский язык, распиши писало 2016, распиши писало 2016 тур 2