Автор:мисс хогарт Тур: тур 2, «Темно внутри» Название: — Тема: руническая магия Вид работы: стихи Сеттинг: Старшая Эдда, ау, в котором Вёльва солгала и никакого возрождения после Рагнарёка не будет. Персонажи: —
Автор:rifmoplet94 Тур: тур 2, «Темно внутри» Название: — Тема: травничество Вид работы: стихи Сеттинг: Третья сторона зеркала Персонажи: —
прикоснуться Нет ничего, кроме времени. Все вопросы Здесь остаются лёгкой серебряной пылью. Прочь полетит покрывало, тогда же угрозы Прошелестят вдоль щеки, близ ужасов гнили.
Близко от края пустот, от покорных запястий Я — вечнопленный сосуд, полотно для безумий Кто — то мечтает о дружной семье, вечной в счастье. Кто — то до линии Х — лживо тихий Везувий.
Денно и нощно растить меня как оружие. Мать — одержимая местью — та ещё сказка. И усмехнувшись, опустим ресниц полукружие... Даже не думай спросить об отеческой ласке!
Да, я убила их! Стих всплеск послушной крови́ Только война против мира потребует больше. Даже холодный родник можно заговорить, Если ты знаешь слова. Только я знаю: горше,
Горше, чем капли росы, горше чёрных миров — Белый песок, опалявший прозрачную кожу. Старше, чем небо и самым страшным из слов Станет однажды лишь то, что безмерно дороже.
Время текло, ну а я научилась играть. Вслед за Антреей — Элль — Тайн. Только планы здесь краше: Местью сгорать, этой местью столицу карать... Может, с настоем ворчанки и двинуться дальше.
Только вот мир не принял моей игры, Странно — покорный одним лишь твоим желаниям. Ты и не брат мой, но той же тропы дары — Серый зверёк защищает тебя от влияния,
Противится зову, как будто — бы он — живой. И, кажется, будто становится тише шёпот. Меня накрывает своей же безумной мглой. И чёрная кровь стекает вдоль пальцев, чтобы
Навеки застыть, а может, в отдельных Прядях Растаять, а может, в новой эпохе выплыть. — Прощай, сестрёнка! Встаю, ухожу не глядя. — Моё проклятье. Ведь не можешь ничем иным быть.
Автор:Tagarela Тур: тур 2, «Темно внутри» Название: Журавлик в руках Тема: магия крови Вид работы: проза Сеттинг: Черепашки-ниндзя Персонажи: Ороку Санчо/кицунэ (ОЖП), его далёкий потомок Ороку Саки (Шреддер)/Эйприл О'Нил
прикоснуться От автора: неуклюжая стилизация под псевдояпонщину и сахарные сопли во все поля; джен, гет; я на самом деле очень сильно вдохновлялась этим артом художника Dejavidetc, нарисованным на самом деле для этого макси.
(время действия — 1583-1584 год, место действия — Япония, таймлайм — после серии «Полёт на Драконе»)
Тогда Ороку Санчо не осознавал до конца, на что идёт: лишь хотел вернуть то, что потерял из-за собственной трусости. Он был слаб, он был глуп, он был жалок. Он дошёл до исключительного позора — сёгун, который остался без подданных, без армии, без воинов. Однако же он, во-первых, не видел в этом своей вины, а, во-вторых, не знал, что ещё можно сделать, чтобы переломить ситуацию в свою пользу. Никто не прислуживал ему теперь, никто его не охранял, и он сидел и дрожал в своём замке, покинутый. А что ещё оставалось трусливому и недостойному правителю? Прислуга тоже его оставила — только самые слабые, самые бедные и робкие, такие же, как и их господин, а также те немногие, кто был верен памяти его отца, то есть старики, остались в его замке. Ороку Санчо поник сердцем. Гнев, зависть, разочарование и печали своего пустого, мелочного, никчёмного сердца он срывал на безответных слугах: тех, кто ещё остался верен. Этим он всё больше ронял себя в их глазах.
Однажды Ороку Санчо ударил старуху-кухарку, которая была виновата всего лишь в том, что была глуповатой, но очень честной старой-престарой женщиной, которая прислуживала ещё деду своего нынешнего господина. По-хорошему, ей бы уже спокойно доживать свой век — но нельзя же допустить, чтобы маленький мальчик (которым сёгун всё ещё был в её глазах) ходил голодным! Вот она и мыкалась по хозяйству, кряхтя. Хозяйство замка разваливалось на глазах. И помощи ждать было неоткуда.
Руки уже не те, глаза — и подавно. Шатает старую на ходу... Вот она и подала неловко маленькому господину его вечерний рис. Оплошала, ох оплошала. Виновата? Кто бы спорил! И заслужила тяжёлый удар, а много ли надо старым косточкам? Кулаком маленького господина ей прилетело как раз туда, где тонкая-тонкая кожа, покрытая старческими пятнами, ещё удерживала на себе совсем немного белых с чуть желтоватым оттенком волос. А ведь когда-то, когда-то какой был водопад чёрных шёлковых прядей! Знатные дамы завидовали, вот как! Одна даже — одна из наложниц тогдашнего господина — заставила её остричь это роскошество. Ни к чему такое покрывало чёрного шёлка подавальщице, незачем эту красоту на голове таскать деревенщине. Старуха не забывала, кажется, свою невысказанную обиду. Но промолчала тогда — а что она сказать могла?
И сейчас молчала да вздыхала в ответ на грубое поведение маленького господина своего. И в последний раз промолчала тоже. "Как же так, малень..." — вот и всё, что она ещё успела подумать.
Волновалась, ой волновалась старуха, что господин её маленький останется в горе да в небрежении. Вся жизнь её была связана с этим замком да с родом Ороку. Другого ничего она не знала, да ей и не нужно было.
Поднялась она после удара своего маленького господина и, бормоча извинения, принялась собирать упавшие тарелки. Да только — чудо чуднОе — руки-то тарелки не брали, руки её старые насквозь проходили. Что ж такое? Никак демоны-тенгу тарелки заворожили? Ой беда, ой беда, не нужно в замке ещё и этой напасти! А то, скажете, жизнь её господина маленького трепала да обделяла?
Идёт старая, чтобы собою господина-то заслонить, да только... сквозь него проходит. И на полу — на полу, на циновках, какая-то старуха высохшая, глядь, лежит. Что творится, ой что творится в мире. Всё совсем не так нонеча, как давеча бывало.
Стала старая кухарка дзибакурэем. И принялась бродить по замку, дивясь на себя, что сквозь стены проходит, да о маленьком господине печалясь.
Как помочь ему? Как вернуть войско да слуг в замок? Как силу вернуть роду Ороку, как почёт вернуть? Вы не знаете, а она знает.
Да только вам не скажет. А кому скажет — тот, кажется, слушать её совсем не рад.
II
(время действия — 1584 год, место действия — Япония, таймлайм — после серии «Полёт на Драконе»)
Не дрожи-кось да не забивайся за шкаф, маленький господин. Пыльно там, вишь, грязи полно. А как не стало меня, старой, так и протирать-то там некому. Платье замараешь, а платье у тебя роскошное. Зачем красоту такую пачкать? Ты лучше меня, старую, послушай. И не бойся ничего. Не горная ямауба к тебе пришла, а твоя кухарка старая. Ну кого, ну кого я съем, маленький господин? Ты рот-то мой видел: один зуб торчит снизу, да и тот уже шатается. Но нечего тебе на меня, старую и страшную, смотреть, правильно сделал, что руками лицо закрыл. Ты слушай, слушай, что старуха тебе скажет, да запоминай. А не упомнишь сразу — так я повторю, затвержу.
Есть у нас возле замка лес, ты ещё, когда маленьким был, ходить туда боялся, демонов-тэнгу да ёкаев страшился. Да только теперь я тебя охранять буду, бесплотная, да лучше любого оружия, лучше твоих самураев-предателей тебя уберегу, только слушай, слушай меня, старую.
Ещё моя бабка мне сказывала, когда я была совсем маленькой и жила в нашей деревне... А ей — её бабка. Много-много раз зима сменяла весну, как пришла неведомо откуда да поселилась в наших краях красавица. А красавица-то непростая. Волосы её — дурные, дурные волосы, не чёрным шёлком они стелются, а огнём горят, рыжие они, рыжие, как листва по осени! Не бывает у людей таких волос, мой маленький господин, да и не была она человеком — под расшитыми странными знаками полами её нарядного кимоно — девять хвостов, маленький господин! не враньё это, не выдумка — правильно делаешь, что веришь мне, старой, бесплотной, правильно делаешь, что слушаешь, дыхание затаив! Девять хвостов — рыжих, рыжих, как и дурные волосы на её прекрасной головке. Да, уж она красавица, маленький господин. не придётся тебе пересиливать себя, чтобы речи ей ласковые сказывать, не придётся тебе пересиливать себя, чтобы сердце её в плен взять.
Хоть и кицунэ она, хоть и живёт столько, что людям и не вообразить — а та же женщина эта красавица, ничем она от нас, простых, не отличается. Тоскует она в лесу, ждёт-пождёт, как придёт к ней молодой красавиц. Да нейдёт никто — все девяти хвостов да силы колдовской боятся.
Теперь, теперь, когда я умерла, когда я превратилась в дух бесплотный, многое мне ведомо, чего не знала, кости свои старые таская. Хвосты, маленький господин!
Улести её сладкими речами, говори ей о любви, говори ей о том, что нслушался ты сказок старой кухарки о красавице, живущей одиноко в лесу, говори ей, что влюбился по одним только рассказам — да и пошёл полюбоваться на лицо её, что всего краше.
Послушает она таких речей, наглядится в твои красивые глаза, набудется с тобой — и уснёт, положив головку тебе на плечо, уснёт в сладких мечтаниях, что заберёшь ты её в замок да сделаешь женой, уснёт счастливая, что счастье своё встретила — а ты хватай свою древнюю катану предков да и руби, руби хвосты её! Хвосты руби, да желания загадывай! Желай, желай себе, чтобы вернулось богатство и могущество к роду Ороку, чтобы потоми твои достигали мощи, неведомой тебе! Чтобы самураи твои одумались да вернулись! Руби её хвосты, руби. Не жалей красавицу — и не желай её, нелюдь она, не принесёт она добра тебе.
III
(время действия — 1584 год и позднее, место действия — Япония, таймлайм — после серии «Полёт на Драконе»)
Ороку Санчо послушался — а что ему оставалось делать? Страх так никуда и не пропал, но у слабого и трусливого Ороку Санчо было то, что могло дать ему перед кицунэ защиту понадэжнее любой брони, и, может быть, вернее заклятий старой верной кухарки: он был очень красив по меркам средневековой Японии — красив утончённой, аристократической мужской красотой. Кицунэ поверила. Всё произошло так, как говорил ему призрак — ох и напугала же его старуха тогда! Рыжеволосая девушка, совсем-совсем молодая по виду, слушала лживые любоыные речи, потупив глаза долу, слушала, и Ороку Санчо ощущал свеой трусливой, недостойной душой её жадное и горячее желание верить, которое тем сильнее было, что вынашивалось долго, очень долго. Пока она слушала речи о своей красоте и радовалась, как простая человеческая девушка, что полюбил её такой знатный и статный даймё, хвосты её подрагивали слегка под подолом кимоно. Со стороны можно было бы подумать, что это одеяние её чудесное трепещет и волнуется само собой. Красивое было зрелище, да. Ороку Санчо сложил потом стихи по этому случаю, только они не были записаны и оттого не остались в памяти.
Хвосты отрублены, желания загаданы. Кровь кицунэ струилась по её нарядным одеждам и смешалась с её девственной кровью, пролитой чуть ранее.
Девушка-кицунэ должна была умереть сразу же — на это и рассчитывал Ороку Санчо, потому и не стал её добивать — но она всё же оставалась кицунэ, и поэтому она пожила ещё немного. А пока она жила, пока она мучилась, умирая, пока жизнь покидала её — у неё ещё оставалось время, и она ещё успела проклясть самым страшным проклятием, проклятием крови.
Кого же она прокляла? Ороку Санчо проклясть она не могла, потому что любовь горела в ней, хоть и обесчещенная, хоть и растоптанная, но любовь кицунэ, у которой отрубили хвосты, не могла пройти даже после такого страшного предательства. Родившись в её сердце один раз, она так и осталась там навсегда. И весь его род не могла она проклясть — не было сил на это, вся её магия ушла вместе с отрубленными хвостами. И всех его потомков мужского пола проклясть она не могла.
Кого же тогда прокляла кицунэ? Она прокляла далёкого, далёкого потомка Ороку Санчо. Который родится спустя несколько веков. Пусть — так прокляла кицунэ, у которой отрубили её девять хвостов, у которой отняли надежду на счастье — пусть у Ороку Санчо родится великий потомок, равный по силе и по величию самым славным воинам древности. Пусть будет он красив, умён, искусен в бою, отважен и горд. И пусть встретит он девушку, — да не простую! — девушку с такими же волосами, как мои, девушку с волосами цвета опавших осенних листьев. И пусть — продолжила она проклинать — полюбит он её так же, как полюбила я жестокого Ороку Санчо. И пусть желает он её так же, как я желаю жестокого Ороку Санчо. И пусть недоступной будет она для него так же, как недоступны для меня все мои сладкие сны, которые видела я в объятиях Ороку Санчо. И пусть так же манит она его — и не получит он её, как и я не получу всего того, о чём мечтала, пока слушала сладкие речи вероломного Ороку Санчо.
И горе его, и тоска его, и неутолённые желания его — так завершила загубленная кицунэ своё проклятие — пусть будут равны по силе моему горю, моей тоске и моим неутолённым желаниям. Да будет так! — подумала кицунэ, умирая. Да сбудется моё проклятие.
И когда прошло много-много вёсен и зим, проклятие сбылось и стало так.
IV
(Время действия — 1987 год и позднее, таймлайм — после серии «Оно явилось из канализации» и далее)
Ороку Саки приходит в свои покои — те, что отвёл ему Кренг на Технодроме — усталый и разбитый. Он не может себе позволить показать слабость ни перед подельником, ни перед Бибопом с Рокстеди. Он всегда должен быть сильным. Он всегда должен быть закрыт для чувств и эмоций. Кто пойдёт за ним, кто признает его лидером, если увидит его поникшим, опустившим руки?
А сейчас Ороку Саки думает не про битвы, не про планы захвата Вселенной и даже не про то, как победить черепашек. Пусть все планы и победы летят в тартарары! Одну минуту в день — всего одну минуту в день, тысяча чертей! — он может позволить себе побыть сентиментальным. Ему противно от себя самого, но он действительно не мог придумать ничего получше в качестве средства для облегчения своей тоски. Он вспомнил про эту историю однажды, когда готов был выть от того, как сильно он хотел... Нет! нет, нет, про это нельзя даже думать. Нельзя быть слабым, нельзя!
Каждый японский ребёнок знает эту глупую и трогательную историю про то, что надо сложить тысячу журавликов, и тогда даже самая безрассудная и неосуществимая мечта может сбыться.
Ороку Саки очень сердит сам на себя. Уж если принялся заниматься такой чепухой, то хотя бы с пользой. Мог бы загадать, в конце концов, чтобы черепахи наконец-то сдохли и перестали ему мешать. Мог бы загадать мировое господство. А ты, идиот... Ты просто никчёмный идиот, права была мамочка, когда говорила. И противный голос у него в голове, который настойчиво шепчет ему, какой же он кретин, подозрительно похож на сварливый голос его матери и ещё чуть-чуть — на раздражённый визг Кренга.
— Пожалуйста, помолчи ещё пятьдесят четыре секунды, — стараясь сохранять спокойствие, отвечает Саки злобному голосу. Он бы не стал так заискивать и столь вежливо просить, но ему необходима эта минута, всего одна минута в день — большего он позволить себе не может.
Руки знают все эти движения по линиям бумаги. Пройдёт всего сорок две секунды, и Саки сам высмеет себя: ни его мамочка, ни Кренг, ни Хамато Йоши даже не догадываются, что на самом деле Шреддер себе самый строгий критик и самый жестокий судья. — Ты никогда не добьёшься её, глупец, — скажет он сам себе спустя одну тридцать одну секунду, — Ты только зря тратишь время, ты что, всё ещё тот сопляк, который верит в сентиментальные сказочки для тупых маленьких детей? Так он скажет. Но не сейчас. Сейчас — нельзя.
Пальцы складывают бумагу, короткие ногти полируют сгибы. Ороку Саки думает о смелой наивной девушке и белой-белой кожей и очень нежными ладонями — он сам знает, он недавно схватил за эту маленькую, мягкую ладонь, он помнит, он готов благословлять сейчас свою выучку ниндзя, которая не даёт ему забыть короткое прикосновение. А может быть, не в выучке дело.
Спустя шесть секунд на его ладони будет лежать совсем маленький журавлик — бестолковый, нелепый, весь из острых сгибов.
Глупо желать девушку с волосами цвета облетевших осенних листьев сильнее, чем власти над всей планетой Земля. Ороку Саки отправит никчёмного бумажного журавлика в полёт за пределы Технодрома, туда, где его не смогут отыскать ни два недоумка-мутанта, ни механически солдаты, никто. И жестоко высмеет себя, придумает для себя немало издевательских прозвищ. И, может быть, даст себе зарок больше не заниматься этой сентиментальной мутью.
Осталось совсем немного — всего девятьсот семьдесят восемь. Он справится. Если это не поможет, — думает Ороку Саки — то не поможет уже нич... Нет, так думать нельзя — да и некогда. На технодроме очень много дел, а его сегодняшняя минута — одна минута слабости в день, которую он, пусть и переступая через себя, почти что ломая себя, но всё же себе позволил — прошла.
Автор:yisandra Тур: тур 2, «Темно внутри» Название: Антропомант Тема: гадание Вид работы: проза Сеттинг: ориджинал Персонажи: —
прикоснуться Кажется, пол в этом подвале был самым чистым участком во всём заброшенном квартале. У двери стояло деревянное ведро с сохнущей на краю аккуратно сложенной тряпкой. Блестящий в свете масляных ламп пол покрывали аккуратные, тонко наведённые краской линии — большой пентакль, окружённый фигурами помельче и знаками, которых Хади не мог прочесть. Линии потолще уходили от лучей пентакля в стороны, делясь на множество истончающихся, несимметричных ответвлений, похожих на трещины. Только это были не трещины, а «кровостоки». Антропомант — так, с большой буквы «А», называли его городские переносчики сплетен — всегда чертил кровостоки, и внутренняя часть пентакля оставалась чистой, даже когда он уже заканчивал потрошить свою жертву. Пахло краской и особой затхлостью нежилого места. У Хади ужасно болел затылок, по которому его приложили чем-то тяжёлым, но, видимо тупым — кровь, если и была, на шею не стекала, значит, рана несерьёзная. В глазах всё ещё плыло, к горлу подкатывала тошнота — только отчасти от страха — не лучшая новость, учитывая, что во рту у него был кляп — обычная деревяшка на ремешках. Судя по тому, что сжимаемые зубы попадали в немаленькие впадины, кляп использовался отнюдь не впервые. Думать о судьбе тех, на ком его использовали раньше, не хотелось. Прикованные к идущей вдоль стены горизонтальной штанге руки начали неметь. К боку прижималась трясущаяся Мелисент, точно так же связанная и, вдобавок, ревущая. Кажется, у неё была истерика, но кляп не позволял рыдать, и Хади боялся, что девушка может задохнуться. Хотя, может быть, задохнуться — не такая уж плохая перспектива. Антропомант резал свои жертвы живьём, чтобы разложить их внутренности по магическим фигурам, и искал ответы на свои мистические вопросы в их цвете, размерах и формах. Говорят, людям под его ножом не позволялось испустить дух часами — пока ритуалист не заканчивал гадание. Обычно он не убивал больше одного за раз, но Хади не тешил себя надеждой, что у кого-то из них есть шанс спастись. Трупы после Антропоманта редко находили сразу — видимо, он не был любителем излишнего внимания к своей работе. Вряд ли ему вдруг захотелось подстегнуть стражу, предоставив им свидетелей. «Благие боги, — думал Хади, сглатывая гнилой деревянный привкус. — Я не святой, я сквернословил и грешил, я пил, врал родителям и гулял с сестрой лучшего друга, потому что люблю его и не знаю, что ещё придумать, чтобы быть к нему ближе. Однажды я украл сливу с базарного лотка и спьяну пнул кошку, которая, возможно, была беременной. Но неужели я заслужил умереть вот так? Бессмысленно, в дурацком подвале, потешив ненормального мага? Я ещё так молод, мне даже жениться ещё нельзя!» Антропомант был неожиданно нестар — мужчина лет, быть может, сорока, крепко сложенный и высокий, одетый в практичный тёмный костюм, какой не привлёк бы лишнего взгляда ни на бедных, ни на зажиточных улицах. Верхнюю часть лица скрывала остроклювая белая маска Чумы, но широкий подбородок и сочный, подчёркнутый тёмными усами рот были хорошо видны. Мэтти приковали отдельно, и Хади не питал иллюзий о том, почему. Все жертвы Антропоманта были молоды и хороши собой. Видимо, получив сразу троих, он мог позволить себе поперебирать — Мэтти был младшим и самым красивым. Хади тысячу раз проклинал эти качества своего друга, но меньше всего ожидал, что они когда-нибудь станут причиной его гибели. Возможно даже, их гибели — если мага привлёк именно Мэтти. Со своего места Хади видел клювастый улыбающийся профиль Антропоманта. — У тебя такая белая кожа, — интимно произнёс маг, склоняясь клювом к лицу Мэтти. Тот трясся, точно как Мелисент. Хади, откровенно говоря, не поручился бы, что сам не трясётся. — В твоём возрасте хорошая кожа — редкость, тем более такого прекрасного цвета. Жаль, здесь недостаточно светло — уверен, там ещё и веснушки. Веснушки действительно были, Хади помнил их и любил, они были обязательным атрибутом его непристойных снов — и уж точно он меньше всего хотел смотреть, как кто-то другой водит по ним рукой, собственнически забираясь под рубашку Мэтти. В руке мага появился нож — слегка изогнутый, тёмный, какой-то пугающе лекарский на вид. Мэтти бессмысленно рванулся и невнятно из-за кляпа взвыл. — Ну-ну, — успокаивающе сказал маг, цепко беря юношу за волосы и заставляя запрокинуть голову. — Тихо. Сейчас я хочу всего лишь убрать твою одежду. Не будешь дёргаться — не порежу. Понимаешь меня? Мэтти, насколько ему позволяла чужая хватка, кивнул, продолжая, впрочем, тихонько подвывать от ужаса. — Вот и хорошо. Мне нравятся понятливые. Нож был очень острым. Хади видал много клинков, но понятия не имел, какая должна быть заточка, чтобы чёрный чугун резал ткань и дублёную кожу словно шёлковую тряпочку. — И здесь тоже рыжий, — довольно прокомментировал Антропомант, срезая с Мэтти подштанники. Он носком сапога отбросил обрезки, минуту назад бывшие неплохим выходным костюмом. — Послушай, если ты пообещаешь не кричать, я вытащу этот нелепый кляп. Здесь некому спасать тебя, котёнок, а я очень не люблю шум. Мы договорились? Я убираю кляп, а ты продолжаешь быть хорошим мальчиком и ведёшь себя тихо? Мэтти испуганно закивал. Антропомант аккуратно, привычным каким-то движением вытащил кляп и дал ему повиснуть на ремешках, потом достал носовой платок и бережно отёр с лица своей жертвы слёзы, сопли и слюну. — Вот так, — приговаривал он ласково. — Так ведь лучше, правда? Скажи мне, как тебя зовут, котёнок? — М-матиас, — выдавил Мэтти. «Боги, какой у него детский голос», — смутно подумал Хади. Происходящее с каждой секундой казалось всё более нереальным, словно кошмарный сон. — Матиас, — повторил маг, бросая платок на пол и приобнимая Мэтти за бёдра. — Ты хочешь жить, Матиас? Мэтти попытался что-то сказать, но только разрыдался — сухо и беззвучно, и видно было, как он старается прекратить, но это было просто выше его сил. Мелисент зажмурилась, а Хади не мог заставить себя отвести взгляда, словно, стоит ему моргнуть, Антропомант перережет Мэтти горло. Маг с нескрываемым удовольствием гладил содрогающееся от безмолвного плача тело в некоем извращённом подобии утешения. Наконец Мэтти сумел остановиться и, заикаясь, произнёс: — Д-да. П-п-пожалуйста, г-господин, я хочу жить. — Это прекрасно, котёнок. Я готов оказать тебе такую услугу. Ты ведь не откажешься взамен сделать мне приятное? — мягко сжавшая ягодицу Мэтти рука не оставляла места сомнениям в том, что именно подразумевается под «приятным». — Уверен, не откажешься. Ты ведь такой славный мальчик. Мелисент издала какой-то задушенный звук и уронила голову на плечо Хади. Он не был уверен, потеряла она сознание или просто не имеет сил смотреть на продолжение, но завидовал ей в любом случае. Мэтти впервые за всё время, проведённое в подвале, посмотрел на Хади, будто в поисках помощи. В глазах его был чистый, беспросветный ужас. Хадди стиснул зубами деревяшку, чтобы не заорать, и всё-таки ненадолго зажмурился. Открыл глаза, только услышав голос мага: — Я очень рад, Матиас. У меня будет к тебе одна просьба... Он отошёл и быстро вернулся, неся какой-то свёрток. — Хочу, чтобы это было на твоих ногах, когда они окажутся у меня на плечах. Сапоги. В свёртке были сапоги — высокие, Мэтти они оказались почти до середины бедра. Антропомант аккуратно обул его, тщательно затянув все ремешки, так что чёрная кожа сапог обняла ноги юноши как шёлковые женские чулки. Хади опять зажмурился, потому что ужасна была мысль, что Мэтти будет смотреть на него — но и в половину не так ужасна, как мысль, что Мэтти будет знать, что на него смотрят. Хади жмурился и грыз деревяшку, и больше всего мечтал оглохнуть или потерять сознание, чтобы ничего не слышать, чтобы не понимать, не знать, что его лучшего друга и свет его грёз насилуют в двух шагах от него. Потому что Мэтти не кричал, нет, но стонал жалобно, как раненный щенок, скулил и всхлипывал, а Хади ничего, совсем ничего не мог для него сделать, только вздрагивать от каждого одобрительного комментария, отпущенного магом, и молчать. — Вот видишь, ничего страшного, — прозвучал наконец довольный голос Антропоманта. — Неужели не понравилось? Может быть, позже мы повторим — тебе надо просто привыкнуть. — Н-н-н... н-не надо... — Давай вытрем эти слёзы... Такие красивые глазки не должны плакать. Улыбнись, котёнок. Я сказал, улыбнись. Хади непроизвольно глянул, напуганный возможной реакцией мага, если его пожелание не будет немедленно выполнено. К счастью, зарёванный Мэтти сумел изобразить весьма жалкую на вид гримасу, отдалённо напоминающую улыбку. Губы у него тряслись, нижняя на глазах опухала. — Так-то лучше. У нас осталось нерешённое дело, котёнок. Видишь ли, положение звёзд сегодня чрезвычайно благоприятно для гаданий, и я не могу упустить такую ночь. Для того, чтобы получить ответы на вопросы, мне нужно пожертвовать одним человеком, но, как видишь, вас здесь трое. — Его ладонь легла на вздрагивающий живот Мэтти. — Первый разрез, чтобы разъять плоть в поисках ответов, проводится здесь. Но тебя я не трону, я ведь обещал. Более того, я даже позволю тебе самому решить, кто ещё выживет: мальчик или девочка. Только решай скорее: ночь коротка. «Благие боги, — подумал Хади. — Будьте вы прокляты. Я знаю, вас нет. Мэтти не заслужил такого. Никто из нас не заслужил». — Я не могу, — шептал Мэтти, отчаянно мотая головой. — Прошу вас, пожалуйста, я не могу, не заставляйте меня, я не могу, не могу, не могу! — Конечно, можешь. Ведь если ты вдруг не сможешь, я убью обоих, — маг погладил его по щеке. — Решай, Матиас. Он или она. — Она, — наконец выдавил Мэтти. — Она! Хади не винил его. Всё-таки, Мелисент Мэтти сестра. Если бы Хади пришлось выбирать, он бы тоже не колебался слишком долго, выбрал бы того, кто важнее. Пусть даже Мэтти потом всю жизнь бы его ненавидел. — Отличный выбор, — весело отозвался маг, подходя к остальным пленникам и доставая связку ключей. Хади не понимал, что происходит, когда Антропомант расковал Мелисент и небрежной пощёчиной привёл её в чувство; и тогда, когда парой странно звучащих слов остановил её взметнувшиеся в попытке оттолкнуть руки; даже когда маг поднял впавшую в колдовской ступор девушку на руки, он всё ещё не понимал. Понял, только когда Мелисент опустили на пол. Точно в центр пентакля. — Нееет! — закричал Мэтти — впервые в полный голос, словно запрет на шум и страх наказания больше не имели значения. Он продолжал кричать и рваться, обдирая запястья кандалами и после того, как Антропомант небрежно вернул его кляп на место. — Ну же, котёнок, — насмешливо протянул маг. — Ты сам выбрал её, зачем же так убиваться? Первый разрез он сделал по краю брюшины. В целом ритуал занял не более получаса. В точных движениях, которыми Антропомант извлекал и раскладывал по магическим фигурам внутренности, чувствовался огромный опыт. Хади не мог видеть лица Мелисент, выражения её глаз, но когда маг закончил свои манипуляции, её сердце, лежащее в меловом знаке на чисто вымытом полу, ещё билось. А «кровостоки» прекрасно справлялись с работой. Тут сплетни оказались правы.
***
— Говард, — приветствовал его оракул. — Рад, что ты сумел прибыть. Надеюсь, Матиас чувствует себя хорошо? — Ему лучше, — слегка неловко ответил Хади. Даже годы спустя он чувствовал себя неуютно, когда кто-нибудь спрашивал его о здоровье Мэтти. Чувствовал вину, если быть откровенным. — Тогда начнём, — оракул кивнул ему на место у стены. — Расположение звёзд сегодня благоприятно. Если всё сложится удачно, мы наконец опередим Антропоманта. Хочу поблагодарить вас всех за вашу работу. Спасибо. Кроме Хади помощников у оракула было двое. Они приносили ему информацию и нужные предметы, контактировали за него с другими людьми. Сам оракул не покидал своего дома-крепости. По правде говоря, Хади ни разу не видел, чтобы он вышел из комнаты или хотя бы встал со своего места на полу в центре вырезанных в камне пентаклей и символов. Он вообще шевелился лишь немного чаще дворцовой статуи. Оракул был лет на пять старше Хади, но выглядел моложе своего возраста, почти юнцом. Его белоснежная мраморная кожа болезненно напоминала о ждущем дома Мэтти и той ночи, которая разделила их жизни на «до» и «после», только веснушек у ритуалиста не было. В своей церемониальной белой одежде он был похож на дорогую куклу; длинная рыжая коса стекала по плечу на колени, чтобы свернуться там змеёй. Оракул привычно подвязал широкие рукава и стал быстро и точно располагать в высеченных в полу фигурах обработанные камни, друзы, монеты, игральные фишки и украшения. Наконец, удовлетворившись получившимся узором, он протянул над ним руку ладонью вниз и разрезал вену на запястье костяным ножом. Кровь точилась долго, покрывая металл, дерево, кость и камень. Заглублённые в пол кровостоки отводили её в основные линии пентакля. Хади наблюдал, как сосредоточенно сжатые в линию губы ритуалиста медленно белеют. Наконец оракул отвёл руку от узора, и Марсия тут же подала ему чистую стираную тряпицу — перевязать. — На запад, — произнёс ритуалист устало. — Нам нужен Паучий перевал. Он там. Марсия ушла за водой и песком, чтобы очистить фигуру, Тарквен, попрощавшись, отправился готовить экспедицию к перевалу, а Хади остался помочь оракулу с перевязкой — тот потерял довольно много крови, и пальцы у него тряслись. — Я давно хотел спросить, — негромко произнёс Хади, закрепляя повязку. — Этот ублюдок, Антропомант... что ему нужно? Не может же быть, чтобы он творил всё это без цели. Чего он хочет добиться? — Меня, — так же тихо ответил оракул. — Боюсь, ему нужен я и другие, такие как я. Он убеждён, что моя кровь, кожа, плоть и кости дадут ему недоступное смертным знание истины. — А это так? — Хади прямо глянул в глаза ритуалиста. Тот спокойно посмотрел в ответ и приподнял подол своих белых одежд. Он вовсе не сидел на коленях, как всегда думал Хади. У него вообще не было коленей. — Однажды он сумел отрезать от меня кусок, — чуть пожал плечами Оракул. — Не похоже, чтобы ему это помогло. Говард... Антропомант сумасшедший. Только сумасшедший может всерьёз думать, что для успеха гадания важно что-то кроме удачи и искусства самого гадателя.
Правило одно: к сроку написать на свою тему. Однако ничто не запрещает написать и по другим после. Объединять темы — можно.
распиши писало 2014, тур 2 | темыНапоминаю, что главным героем повествования не обязательно должен быть преступник. Это может быть человек, преследующий его, жертва, близкие жертвы или преступника... кто угодно, в общем-то, лишь бы как таковое преступное деяние в тексте фигурировало. Преступление это обязательно должно быть совершено с помощью магии.
Грязная магия. Будь то магические преступления против закона (например, в Dragon Age законом церкви магам запрещено жить самим по себе не под присмотром оной церкви; в Гарри Поттере юным магам законом запрещено использовать магию вне Хогвартса), магические преступления против морали (с помощью воздействия на разум заставлять людей делать нечто противоестественное/противозаконное/etc; с использованием своей силы собрать себе армию тем или иным способом и творить непотребства; украл у коллеги его исследование, выдал за свое, получил за это денег) или магические преступления против человеческой жизни (жертвоприношения, с согласия жертвы или не очень; убийства и так далее, и тому подобное).
1. заклинательство наделение предметов дополнительными свойствами, не присущими им изначально; наложение чар на неодушевленные предметы (при желании - бывшие одушевленными) 2. демонология вызов демонов, одержимость демонами, сделки с демонами, становление демонами, изучение демонов, препарирование демонов, подчинение демонов, борьба с демонами... 3. гадания самые разнообразные, от гаданий на кишках до гаданий на рунах, с помощью хрустальных шаров, пророческого дара и так далее 4. руническая магия магия рун, соответственно, осуществляемая с помощью рун и имеющая определенное сходство с заклинательством 5. алхимия разнообразные вещества и элементы, в сочетании между собой и/или с заклинаниями и магиями других школ дающие определенный эффект; зелья, влияющие на других людей и придающие им определенные свойства, зелья, влияющие на своего создателя и потребителя, создание новых элементов из уже имеющихся (создание золота из хренотени всякой и тд) 6. магия крови магия, схожая в моем понимании с некромантией во многом потому, что она тоже способна воздействовать на неживую плоть (помимо живой), восстанавливать силы мага за счет жизненной силы окружающих и наоборот; жертвоприношения, в редких случаях связь с демонами, химеры, големы (из частей человеческих тел, естественно) 7. стихийная магия вода/земля/воздух/огонь, по отдельности или попарно; воздействие на окружающую среду, а не создание элементов из ничего; 8. травничество травы убивающие и оживляющие, субстанции, теряющие свою натуральную составляющую и преображающиеся, зелья приворотные и не очень; почти как алхимия, только базирующаяся, изначально, на флоре 9. некромантия магия смерти, способная воздействовать на мертвую плоть, условно возвращая ее к жизни (или не условно), и на мертвый дух, позволяя связать мир живых и мир мертвых; личи, зомби и все остальные не-вполне-мертвые туда же
Если вам нужна помощь с составлением более конкретной идеи из заданной темы — я с удовольствием помогу вам, пишите, не стесняясь. Если не нужна — сразу после получения темы можно начать писать.
Автор:feyra Тур: тур 1, «Темно снаружи» Название: бродяги Тема: бродяги Вид работы: стихи Сеттинг: Kingdoms of Amalur: Reckoning Персонажи: —
прикоснуться Слова «домой» мы больше не говорим: От дома остались лишь пустота внутри Да костерок ночной на пустой дороге. Мы истоптали столько ботинок, Рин, И еле идем, устало калеча ноги.
Лук за спиной не больше, чем тяжкий груз, И смерти я больше, кажется, не боюсь. Туата судьбой назначены нам врагами. На мертвой руке уже не нащупать пульс, Но жизнь целый год как вовсе не дорога мне.
Я одичал, но сбился ли я с пути? Прошлое рядом крутится — не уйти — Птицей живой в ладонях саднящих бьется. Пламя костра от мыслей не защитит, И темнота без звука вокруг сомкнется.
От двери в былое не отыскать ключей: Гильдия стала сборищем палачей, Тканью судьбы укрыв черноту деяний. Теми, кем были — лучшими из Ткачей — Мы рухнули наземь в поисках подаяний.
Это — война озлобленных мертвецов: Вместо одной головы отрастет пятьсот, Гидрой ревущей вырвется на свободу Ярость Туата. Несколько храбрецов Снова и снова входят в живую воду.
Рушится небо глыбами из камней, Руки уже не приходят на помощь мне И тетиву натягивать неспособны. Виден Ратир в кривом смотровом окне И горизонт закатом исполосован.
Память пуста, ей нечего рассказать. Из темноты бесстрастно глядят глаза: Желтые, словно золото в свете солнца. Теперь я воюю не за любовь, а за Надежду, что тот, кем был я, ко мне вернется.
Жизнь я привык без жалости отдавать. Гильдия не прекратила существовать, Ведома вперед заветом бродяг хранящей. Губы, что раньше жаждал поцеловать, И после смерти кажутся мне манящими.
Силясь найти ключи ото всех дверей, Мы изломали столько отмычек, Рэй, Мы обошли по кругу дорог без счета. Я в Дайденхиле жил, словно зверь в норе, Но время прошло, и прочь поманило что-то.
Солнце в глазах двоится, шумит листва. Гильдия может дать нам чуть-чуть родства: Родственных душ, потерянных и забытых. Словно за шкирку, жизнь тянет нас воевать Туда, где однажды были уже убиты.
Ярость равна способности устоять. В ладони лежит чуть теплая рукоять, Корочка яда кинжалы зеленым красит. Рук от груди израненной не отнять, Но смерть надо мной давно не имеет власти.
Это — война готовых в ней проиграть. Ради чего мы будем здесь умирать? Вот Мэл Сеншир раскрылся бутоном алым. Пламя внутри научит тебя сгорать: Гибели прошлой жизни ничтожно мало.
Бродягами были — бродягами и остались. Корочка яда сохнет на слое стали. Это любовь, не память — плевать, сойдет. Все, что смогли — вернули и наверстали, Солнцем бродяжьим высветив небосвод.
Автор:Deila Orey Тур: тур 1, «Темно снаружи» Название: — Тема: воры Вид работы: стихи Сеттинг: The Elder Scrolls V: Skyrim Персонажи: Мерсер Фрей
прикоснуться Прожорливость ночи легко заменить мечом: от крови снег тает, под кожей так горячо, что кажется – выжжет и пламенем истечёт, сожрав всё живое от пальцев и до хребта.
Предатель, спаситель? Убийца, обманщик, вор. Но мир не карает за это, и что с того, что кто-то не выполнил собственный приговор? Ноктюрнал слепа, как слепа её темнота.
Теперь не нужны оправдания и мольбы. Глухое «послушай...» кончается в «если бы». Того, кто был другом, не так-то легко забыть – но я обещал, и вот - я исполняю долг.
Две жизни напротив истории стольких лет. Легенды останутся памяткой на золе: о воре из рода обманутых королей, о воре-учёном, о том, что случилось до.
Клинки под руками послушны и горячи. Тьма лучший свидетель – она обо всём молчит. Бывает, отмычки бессильны, нужны Ключи: но это всё лирика, это всё не о том.
Вопрос только в этом: на что ты готов пойти, Взамен открывая все тайны и все пути. Предать очень просто – считаешь до десяти... Ключ ищет достойных – я верю, что я готов.
Автор:Katherine Shep. Тур: тур 1, «Темно снаружи» Название: Алтооринэ Тема: наемники Вид работы: проза Сеттинг: The Elder Scrolls V: Skyrim Персонажи: —
прикоснутьсясловарикПровинция Скайрим – самая северная часть на континенте. Рифтен – город в юго-восточной части провинции Скайрим. Сам городок чудесен, но городские власти едва ли кому-то подчиняются и устанавливают собственные порядки, а также город скрывает некоторые тайны криминального характера. Предел – область на западе провинции Скайрим. Туманный и холодный край, а также – очень опасный. Родина Изгоев – коренных жителей области, которые терпят гонения со стороны расы, пришедшей с северного континента и сейчас занявшей почти весь Скайрим – нордов. Дэйдра – сущности, подобные демонам. Септим – единица местной валюты, золотая монета. Ярл – человек, правящий городом. Как должны звучать имена: алтоОринэ, вАдар, джиорИнн, чейгАйя.
***
Она смотрит на меня так, словно видит и не видит одновременно. Смотрит долго и без единого слова. Прямой безучастный взгляд, сложенные на груди руки, и только сжатые губы дают мне знак: Тоори сейчас зла.
- Здравствуй. - говорю ей: ну должно же это изваяние передо мной когда-нибудь растаять?
Она отворачивается, наклоняет голову над какой-то вещью на столе, и я вижу, как проступают через кожу очертания шейных позвонков, как окрашивается рыжим и пепельным от света очага изящная спина, прикрытая только двумя кожаными плетеными ремнями - через шею и на пояснице.
- Так и будешь молчать? - спрашиваю ее, проходя вглубь дома и скидывая на пол походный мешок. Затем подхожу к ней, приобнимаю за плечи, но Тоори резким движением сбрасывает мои руки и отходит к кипящему над очагом котлу.
- Что такое? – молчание. – Послушай, я устал и не хочу сейчас гадать, почему ты злишься. Просто скажи, что хочется, и покончим с этим.
- Двенадцать дней! - Алтооринэ оборачивается, и я встречаю гнев в ее карих глазах. - Двенадцать дней я не слышала о тебе ни весточки. Ты обещал вернуться через три дня. Где ты, дэйдра тебя подери, был?
- Меня задержала стража Рифтена. - зажмуриваюсь и потираю переносицу: десятидневное пребывание в тюрьме вымотало неизвестностью, и сейчас меньше всего хочется расписывать ситуацию в подробностях, коих и так известно недостаточно. Алтооринэ вздыхает и прикрывает глаза на мгновение, а затем продолжает:
- Что ты сделал? - ее голос звучит низко и, казалось бы, спокойно, но по дыханию видно с трудом скрываемую ярость. Амазонка. Вот только после той передряги хотелось, чтобы меня сегодня встретили по-другому.
- Ничего такого, что бы выходило за рамки договора с заказчиком. - тяжело опускаюсь на лавку: путь домой был непрост.
- Тогда почему?.. - цедит она сквозь зубы.
- Не знаю. Я должен был стрясти деньги с одного рифтенца, но нашел его пьяным в дым и без единого септима в кармане. Выволок его из таверны, попытался отрезвить, дотащил до его дома, дабы он нашел там что-то для уплаты долга... Ну и в итоге забрал серебряное ожерелье, его единственную, видимо, ценность. Очень скоро этого болвана нашли мертвым, а я не успел и двухсот шагов отъехать от города, как меня остановили и начали обыскивать. Нашли ожерелье, жена должника опознала его, и меня упрятали за решетку.
- Ты... перестарался с этим рифтенцем?
- Нет, я ведь дал зарок не убивать, ты же знаешь... Клянусь богами, я только тряхнул его за грудки да пару раз съездил по лицу. От такого не умирают.
- Тебя видели выходящим из его дома? - ее голос вдруг взвинчивается от внезапной тревожной догадки.
- Видели. Но я отправился сразу к воротам, а он еще полез в какую-то подворотню и там ему перерезали горло.
- И никто не мог свидетельствовать, что ты к тому времени был за городом? Стража, например? Она же вездесуща! - брови Алтооринэ от возмущения взлетели вверх.
- Мне сказали, что один из жителей видел, как я его убивал. О чем тут могла быть речь, если меня без суда у ярла, без малейших разбирательств...
- Что-то здесь нечисто. Свидетеля подкупили. Или запугали. Это подстава. - заключает она и прикрывает лицо рукой.
- Если и так, то кому это выгодно?
- Это я у тебя должна спросить.
Я не могу сдержаться, чтоб не фыркнуть. Алтооринэ прищуривается, о чем-то задумавшись, и меряет шагами комнату, затем останавливается у очага, вздохнув.
- Нажил врагов. - говорит Тоори, обращаясь к потолку, и вся мощь ее негодования звенит столкнувшимся с преградой отзвуком сильного голоса. - Поздравляю. Давно следовало этого ожидать. - ледяным тоном произносит она, оказавшись уже возле меня и бросая тарелку с едой на стол так, что каша в ней на миг подпрыгивает.
- А что я должен делать? - подрываюсь я с места и гляжу на Тоори в упор.
- Ты знаешь, что. - она складывает руки на груди и застывает с непроницаемо холодным взглядом, снова становясь похожей на статую.
- Я не могу! Меня пристукнут за саму попытку уйти от дел! Главарь сейчас тревожится за банду, и никого не отпустит...
- А кто-то в той же банде очень хочет тебя выжить. Кому же ты так насолил, а, Вадар?
- Если бы я знал...
- Нужно было не доводить до этого. Бросить всё намного раньше. Я ведь говорила.
- Я вошел в банду за четыре года до встречи с тобой. Год бы ничего не изменил.
- Год отделяет нас от того времени, когда твоё занятие не приносило тебе проблем.
- Я их решу.
- Не решишь. - короткий отрицательный кивок, упрямо сжатые в одну линию губы.
- Я найду "крысу", подсидевшую меня.
- Прежде, чем она доберется до тебя? - ироничный смешок. - Спасибо, но ты мне нужен живым.
- Думаешь, все настолько плохо?
- Думаю.
От осознания, что товарищи отвернулись от меня, пропали разом последние силы. Я снова сажусь и прячу лицо в ладони, а потом вдруг чувствую, как тонкие пальчики касаются моей головы. Оттаяла... Я медленно обхватываю тонкий стан моей дикарки и притягиваю ее к себе, уткнувшись лбом ей в живот. Тоори почти по-матерински гладит меня по волосам. Такая домашняя, такая моя. Как долго я тебя не видел и пару раз даже всерьёз думал, что не увижу больше...
- Давай уедем. – слышится чуть усталый голос, из которого уже пропали стальные нотки.
- Найдут.
- Пусть только попробуют. Предел опасен для чужаков, и если будет нужно, я соберу всех, кого знаю, чтобы дать отпор твоей банде. Мы поедем завтра же, с утра.
- Алтооринэ...
- Хватит нам перебиваться здесь в неизвестности. Собирай вещи. - нежные руки и теплое тело вмиг исчезло, растаяв в прохладе дома. Открыв глаза несколько мгновений спустя, я вижу, что Тоори освобождает мой наплечный мешок от вещей, которые мне удалось вернуть себе после темницы Рифтена. Затем тонкие, но сильные руки хватают всё, что может понадобиться в дороге, и скрывают в тряпичном мешке. Вместе с каждым новым их движением я ощущаю, как исчезает из дома уют. Мой дом, тесная деревянная хибара, с таким трудом доставшаяся мне, должна быть оставлена. Тоори ничего не стоит поменять обстановку - ее народ вольный и много путешествующий, они могут спать хоть и под открытым небом. Я уже почти думаю об отступлении, но тут ловлю непреклонный взгляд карих глаз. Она всё решила, и сейчас она права.
Вздохнув, принимаюсь за успевшую остыть еду. Алтооринэ садится рядом, кладет на стол непонятно откуда взявшийся колчан и долго осматривает стрелы.
Человек, сидевший на ступенях у неприглядного низенького домика, вытряс из трубки на землю дымящийся табак, притоптал его ногой, оперся на неровную палицу и встал. Лохмотья, нарочно вывалянные в грязи, позволили ему войти в город под видом бродяги и прикрыли массивные тренированные плечи, капюшон, надвинутый до самого носа, спрятал настоящее лицо, а вечерние сумерки скрыли от посторонних глаз "отдых" у дома, который, конечно же, был выбран не случайно. Человек усмехнулся в густую курчавую бороду, сгорбился и побрел к городским воротам. Он услышал достаточно.
***
Небо за окном уже сереет и звезды потускнели, а я не могу сомкнуть глаз, как и час, и четыре часа назад. Темное, захлестывающее чувство гнездится тяжестью в груди. Кто меня подставил, кому это было нужно? Хочется придти в убежище и вытрясти эту правду из банды, чего бы то ни стоило. А что, если рассказать об этом всем главарю? Я верно исполнял его приказы пять лет, имею право на его поддержку. Но... если всё провалится, и виноватый не расколется? Джиоринн перетрясет всех, а я буду выглядеть совершеннейшим идиотом. И тогда... Я точно окажусь в опале, а "крыса" заляжет на дно до какого-то времени. Или станет действовать руками других, и ему нетрудно будет склонить парней на свою сторону после такого... Что мне делать? Боги, что же мне делать?
Стук в дверь разрезает тишину, и я вздрагиваю. Кого это там принесло в такой ранний час? Натягиваю первую подвернувшуюся одежду и в темноте пробираюсь к двери.
Кто-то очень низенький, то ли карлик, то ли ребенок. Пока я вглядываюсь в его лицо, гость начинает говорить:
- Привет, Вадар.
Я узнаю этот тонкий, мальчишеский голосок.
- Чейгайя, ты? Чего шастаешь в такое время? Заходи.
- Джиоринн ждет тебя.
- В такую рань? Да я сейчас своего коня от чужого не отличу. Это не может подождать утра?
- Он сказал привести тебя на рассвете. Пошли.
Меня почему-то прошибает холодный пот.
- У него для меня задание?
- Наверное. - Чейгайя пожимает плечами.
- Погоди, я... - вздыхаю и обвожу взглядом дом, лихорадочно соображая. - Мне нужно собраться. - говорю я ему и закрываю дверь.
В голове бьется мысль: а что, если пристукнуть гонца, а самим отправиться в путь сейчас же? Конечно, жалко Чейгайю, мальчонка совсем, но что делать... Пока банда одумается и решит меня искать, мы с Алтооринэ будем уже за версту...
"На рассвете". Сколько осталось до того, как меня хватятся? Час? Полтора? Невелико преимущество. Схватят, пустив по следу парней на имперских лошадях. Мы погибли. Боги!
Спокойно, спокойно... Такое уже было, ни к чему волноваться. Пару раз Джиоринн вызывал посреди ночи, а иногда и не позволял пойти домой, когда нужно было точно рассчитать время и быть в полном сборе для серьезного дела. За десять дней могла нарисоваться любая крупная добыча... Да. Выполним этот контракт, а затем - пара дней свободы, достаточно, чтоб беспрепятственно скрыться. Куда лучше, чем час...
Так. Зажечь свечи. Одеть броню, снарядиться оружием под завязку. Написать записку Тоори. Сколько же времени займет этот контракт?
Мальчишка-посыльный скучает под березой, дёргая травинки в ожидании. Окликаю его - подбегает тут же.
- Слушай, Че... Что там в убежище, шумно сейчас? Большое дело?
- Много людей, много разговоров. Это значит большое дело, да?
- Да, парень. Подрастешь - и всё выучишь. Иди подожди пока, я скоро.
Лист пергамента с блестящими в свете свечи чернильными росчерками покоится на столе. Алтооринэ мирно посапывает на кровати. Последний взгляд на нее - и я задуваю огонек. Я готов и во всеоружии. Я буду смотреть в оба и найду паршивую овцу. "Боги, помогите мне" - мысленно заклинаю и ступаю в предрассветную серость.
***
Утро встречает ее смелым солнечным лучом, заглянувшим в окно и примостившимся у изголовья. Алтооринэ сонно морщит нос и отмахивается от него, отворачиваясь, но луч переползает на белоснежную подушку и неумолимо отсвечивает уже оттуда. В конце-концов Тоори сдаётся и садится на кровати, потягиваясь. Она выскальзывает из-под стеганого одеяла и становится в полный рост, тонкая, поджарая и абсолютно нагая. Мягко ступает по соломенному коврику, протягивает руки к умывальной чаше, и вдруг замирает.
Что-то не так.
Вадар.
Сон слетает с нее мгновенно. Вадара дома нет, хотя они уговорились, едва рассветет, бежать. Тоори быстро оглядывает дом - нет, она не обманулась, кроме нее здесь никого. "Может, он отправился на рынок?" - думает она, спешно одевается и быстрым шагом направляется в торговый район. Но, как выясняется, там Вадара никто не видел. Стражники у ворот кивают на казармы, где отдыхает ночная смена, и Алтооринэ спрашивает уже там, провожаемая заинтересованными взглядами.
- Он ушел на рассвете.
- Сам?
- С каким-то мальчуганом лет двенадцати.
- Куда он мог направиться?
- Без понятия.
- Он был при оружии?
- Вооруженный до зубов и в отлично подогнанной броне.
Алтооринэ рывком разворачивается и направляется к выходу из казарм. Нехорошая догадка настолько занимает ее мысли, что она забывает поблагодарить стражу, и только у двери бросает "спасибо".
Мальчик-посыльный становится ключом к разгадке. "Чейгайя. Вызвали. Забрали" - гулко звучит в голове, когда Алтооринэ возвращается в дом. Письмо на столе, написанное знакомым почерком, хочется сжечь после первых же строк: "Меня вызывают. Отказываться слишком рискованно". Победив комок раздражения и отчаянья, вставший поперек горла, Тоори продолжает читать: "Некогда объяснять, просто поверь, что так будет лучше. Это даст нам время. Я вернусь вечером третьего дня, и на четвертый мы уедем. Все будет хорошо, обещаю".
Дело кажется безнадежным. Тоори зла на Вадара, на его шайку наемников, на то, что боги не остановили его. Она не может просто сидеть и ждать. В который раз, да и при нынешних обстоятельствах... Это слишком.
Дорога унесет ее злость, оставит за ее спиной Вадара, этот дом, этот город, всё. Алтооринэ вернется в Предел, и гори всё огнем. Она устала тревожиться за того, кто не внимает ее просьбам.
***
На исходе третьего дня Алтооринэ лихорадит. За любой скалой ей чудятся наемники, а каменные башни исчезнувших эльфов, разбросанные по Пределу, кажутся вражескими укреплениями. Она злится на саму себя и пытается забыться в охоте до самой темени.
После ночи, полной кошмаров про Вадара, она просит старых богов пощадить ее душу, но в груди остается жгучий ком: боги мучают Алтооринэ ее клятвой. Как бы ни различались верования Изгоев и нордов, общее в них одно: любовные узы не разорвать, брачной клятвы не отменить. Алтооринэ скучает, скучает так сильно, как никогда. Ей хочется вернуться, но страх обнаружить пустой дом сковывает по рукам и ногам.
В окружении каменных статуй в священной пещере она стоит на коленях, виновато склонив голову. Алтооринэ просит у богов совета, вороша кости в ритуальном мешке. Вдох, учащенно бьющееся сердце - и в руке зажата кость. В тусклом свете свечей Алтооринэ всё-таки различает: кость из крыла ястреба. Сердце делает кульбит: это значит "дорога". Боги велят ей вернуться.
Скрип двери разносится в абсолютно пустом доме. Алтооринэ обходит его вокруг. Вон та кружка, оставленная ею, стоит на том же месте. Каша в котле покрылась плесенью. Камень каминной полки холоден.
Кошмар стал явью.
Она бежит к городской конюшне со всех ног, с разбегу вскакивает на лошадь и устремляется к убежищу. Ей хочется верить, что Вадар там, хотя горло уже душат слезы.
***
- Где он??? - разносится под сводами просторной пещеры в воцарившейся с ее приходом тишине. Дикарка различает некоторые лица, виденные ей в городе, и хочется вцепиться первыми именно в них. Она стоит в центре круга с кинжалами наизготовку, в боевой стойке, оглядываясь по сторонам и тяжело дыша.
- Ты местом не ошиблась, девочка? - со смешком говорит кто-то, появившийся в дверном проёме своеобразной комнаты. Тонкий метательный нож тут же вонзается в дверной косяк рядом с ним, а затем слышится звон доставаемых из ножен мечей. «Да ты ошалела, стерва?» - говорит рыжебородый наемник, размахивая мечом перед собой. Алтооринэ быстро окружают семь вооруженных бандитов. Вид у них угрожающий, но пока что никто не атакует, то ли ожидая приказа, то ли опасаясь ловкой дикарки.
- Где Вадар? - снова говорит Алтооринэ, зыркая то на скрытого тенями человека, вертящего в руках ее метательный ножик, то на каждого из бандитов.
- А ты ещё кто такая? - человек выходит из тени и одним едва заметным движением возвращает ножик ей, попав по руке. Тоори на мгновение сгибается, лелея раненую руку, но затем вытаскивает железное "перо" из тела и затыкает за пояс.
- Многие здесь знают, кто я, и ты тоже знаешь... Джиоринн.
- Если кто и приходит ко мне, не состоя в банде, то не угрожает мне. Одно мое движение, и тебя изрубят на куски, дитя гор. Как опрометчиво с твоей стороны бросаться в меня этой мелочью, и тебе повезло, что ты такая... забавная, иначе сейчас бы мои ребята уже сдирали с тебя твою прелестную кожу.
- Где он? - ее ноздри раздуваются в ярости. На смуглом лице Джиоринна со шрамом через всю левую сторону, жестком и скуластом, сейчас царит усмешка.
- Мертв. - говорит главарь обыденным тоном. У Алтооринэ перехватывает дыхание и на мгновение темнеет в глазах. Невероятным усилием она заставляет себя не опустить руки с кинжалами, ее единственное оборонительное средство в этом шипящем гадюшнике.
- Как и когда? - голос Тоори предательски дрожит.
- Пять дней назад. Я его убил.
Дикарка метнулась было в сторону Джиоринна, но тут же встретилась с наставленными на нее мечами.
- Почему? – выкрикивает она.
- За предательство, милая моя.
- Он никого не предавал!
- Слышали, парни? Баба оправдывает своего мужика!
Раскатистый хохот прокатился по пещере.
- Он невиновен!
- Что она там вякает? Молчать всем! – всеобщий смех тут же умолк.
- Его подставили! – Алтооринэ делает еще одну бесполезную попытку исправить чудовищную ошибку, не веря, что всё это происходит наяву.
Джиоринн закатил глаза и вздохнул:
- Ну вот, разговор заходит в скучное русло. Прикончить ее, что ли?
В пещере повисает тишина. Алтооринэ видит численное преимущество бандитов и ей приходится отступить, пока главарь еще в нерешительности насчет нее. Один кинжал она бросает на землю и отшвыривает вперед носком ботинка.
- Ну и что это такое?
- Я не буду нападать. Мне нужно только одно… - Алтооринэ едва собирается с силами, чтобы закончить: - Повидать его могилу.
- Еще чего удумала.
- Это ничего тебе не будет стоить. Просто скажи, где она.
- Хочешь собрать его кости – заплати его долг.
- Какой еще долг? – Тоори на миг задыхается от возмущения.
- Тысяча септимов, украденных у меня Вадаром для вашего побега.
- Он не брал этих денег.
От смеха главаря у нее по спине пробегают мурашки.
- Неужели ты думаешь, что я ожидал другого? Что его баба не будет его покрывать, а скажет всё так, как есть?
- Я не знаю, кто оболгал его, но он не вор.
- Мне плевать, что ты себе там возомнила. Долг теперь за тобой, птичка. Заплатишь – узнаешь, где зарыты потроха твоего мужика, и уберешься отсюда целой. Не заплатишь – что ж, я наслажусь зрелищем, как ты будешь выть со сталью под ребрами. – глаза Джиоринна превращаются в щелочки. Тоори смотрит в пол. Тяжесть навалилась сейчас на ее плечи. Наконец она вскидывает голову в решительности:
- У входа в пещеру стоит лошадь. Ей пять лет. Быстрая и выносливая. Ее оценили бы в полторы тысячи. Забирай.
- Э нет, дорогая, так не пойдет. Зачем мне твоя рухлядь? Мне нужно золото.
Алтооринэ выплевывает несколько проклятий на старом языке, и через несколько мгновений глухо отвечает:
- Будет тебе золото.
- Даю тебе три дня. А потом отправляю по следу своих ребят.
- Я успею.
Алтооринэ выходит из пещеры на негнущихся ногах. Садится на лошадь, гонит ее, куда глаза глядят, и только под завывание ветра в ушах даёт волю слезам.
***
Спустя два дня она возвращается к пещере. Седло оттягивает назад увесистая ноша, а Тоори не чувствует ничего, кроме пустоты и холодной решимости. На её лице – узорчатая раскраска, руки всё еще пахнут ароматной смесью, которую поджигают, чтобы видеть видения. Она молилась богам вчера.
Алтооринэ спрыгивает с лошади, отвязывает три мешка и несет их к знакомой пещере. Один ставит у входа, второй – в извилистом коридоре, ведущем вглубь убежища, под прикрытием камней. Третий, самый большой, забирает с собой в самую середину логова.
- Надо же, на день раньше. Думал, не справишься. – Джиоринн сидит, усмехаясь, положив ноги на стол, и обгладывает мясную кость. – Ну что, принесла деньги?
- Как и договаривались. – сухо отвечает Алтооринэ и ставит на пол мешок.
- Атил, принеси. – кивает главарь одному из своих подручных. Крепкий молодой парень тут же подбегает и хватает мешок.
- Пересчитай. При мне. – говорит Тоори и останавливает его, схватив за руку. Наемник оглядывается на Джиоринна, тот одобрительно кивает. Дикарка успевает выхватить у него мешок и осторожно поставить на пол. Парень становится на колени, развязывает узел. Трёт подбородок, задумавшись о чем-то, вдруг подрывается и идет к стене. Ведро. Ну конечно, надо же куда-то перекладывать золотишко.
Тоори ходит по убежищу, держась ближе к выходу и на всякий случай держа наготове кинжалы. Спустя некоторое время наемник встает, удовлетворенно заявляет «Всё!», и смотрит на главаря. Джиоринн зыркает на обратившуюся во внимание Алтооринэ.
- Хорошо. Раз уж тебе так хорошо удается зарабатывать деньги, может, останешься?
- Да я скорее съем собственный язык, чем стану работать на тебя.
- Жаль.
- Где похоронен Вадар? – твердо спрашивает она.
Джиоринн разводит руками и отвечает:
- Нигде. Разве стоит тратить время и силы на предателей? Его сбросили со скалы, и, кажется, тело упало в реку. Можешь выловить его, если хочешь.
Тоори прикрывает глаза, и чуть улыбается. Устало и зло, но никто этого не замечает. Нос тут же начинает щипать, но она держится.
- Огненные воды будут твоим посмертным обиталищем, Джиоринн. – бросает она и идет к выходу, ощущая спиной взгляды наёмников. Каждый ее шаг, кажется, грохочет по всей пещере – а может, это ее сердце, колотящееся в груди, слышно всем закоулкам этого гиблого места? "Еще немного, еще чуть-чуть" – мысленно просит она, и вот уже оказывается за поворотом коридора.
Стрела привычным движением выскальзывает из колчана, но Алтооринэ достаёт ее осторожно, дабы не выдать себя. Обернутый просмоленной тканью наконечник вспыхивает от прикосновения к факелу, висящему тут же. Пора.
Она задерживает дыхание. Тонкая и напряженная, как натянутая струна. "Сейчас". Шаг в сторону, чей-то восклик "Что за?.. ", свист отпущенной тетивы.
Огонь с шипением расползается по мешку из-под денег, в который был вшит набитый порохом потайной карман. Это Алтооринэ распознаёт уже на слух, изо всех ног убегая прочь из пещеры. Мгновение растягивается до бесконечности, но громкий хлопок за спиной наконец придаёт времени истинный ход. Ее выбрасывает вперед, затем еще и еще с двумя последовательными хлопками. Мешанина из камней, зелени и неба перед глазами, боль в пальцах, локтях и коленях, пытающихся уцепиться за что-нибудь, затем следует удар – и всё заволакивает тьма.
Небо качается перед глазами, но всё же видно. Перекат по земле сопровождается такой болью, что приходится сцепить зубы. Колени дрожат, и встать с земли с одной только левой рукой становится сложно, но всё же Алтооринэ это удается. Правая рука безвольно повисает вдоль тела. По спине струится теплое и липкое.
И тут приходит осознание, что паденье не сорвало с пояса крупкую железную флягу. На ней виднеются вмятины, но она цела. Тоори отстегивает ремешок, вытаскивает зубами крышку и жадно пьёт целительное зелье. Всё, до последней капли.
Земля перестает раскачиваться, царапины на руках затянуты, и затылок не болит так сильно. Руке зелье, увы, не помогло – фляжка всё-таки невелика, и на такое ранение ее не хватило. Алтооринэ отмечает черный силуэт лошади, виднеющийся далеко внизу – неправильный, искореженный, в расползающейся луже крови.
Дорожка. Знакомая и ненавистная дорожка. Тоори идет вверх и вглядывается в искры, улетающие в небо. Там должно быть весело. И вот ей открывается самый прекрасный вид: разбросанные по всей площадке горящие обломки и сплошь застланный огнем вход в убежище. Жар, идущий из горла пещеры, едва ли позволяет оказаться ближе, чем на десяток метров.
Треск обваливающихся камней выбрасывает вперед столп пыли. Этот шум перекрывает громкий, истерический хохот дикарки. Спустя несколько мгновений она перестаёт смеяться, утирает слёзы и вздыхает.
"Это кострище твоей памяти, Вадар". – говорит Алтооринэ вслух, разворачивается и уходит прочь.
Боги были, как всегда, мудры. Нужно было вернуться именно для этого.
Алтооринэ идёт к городу, где жил Вадар. И теперь ей легко.
Автор:Мемнох Тур: тур 1, «Темно снаружи» Название: — Тема: маньяки Вид работы: проза Сеттинг: ориджинал Персонажи: —
прикоснуться Погода решила сыграть злую шутку этим летом. Жаркое солнце палило, почти не переставая, легкий ветерок приносил слишком мало облегчения. Лишь ночами становилось чуть легче дышать, но урожаю это не помогало. Именно поэтому в город Зильбер был призван хранитель артефакта воды. Не рискнул бы странник совершить такое путешествие, ведь ходят слухи, что хранители умирают, и кто-то забирает их артефакты. Кто-то верил в легенду о воре душ хранителей, кто-то считал это убийствами ради наживы... Однако городок славился своей щедростью, и алчность поглотила сердце странника.
***
«Фридриху сегодня исполнилось семнадцать, и сейчас он обнажен и вымотан. По бедру стекает сперма генерала Рейнгарда, руки болят от напряжения, колени опять сбиты в кровь. Кажется, юноша и не помнит, когда последний раз видел их целыми. - Его Величество, ждет вас на прием, через час. – Барон застегивает верхнюю пуговицу мундира и берет в руки трость, оборачиваясь к принцу. В его глазах деловой холод, а рука поглаживает рукоять. Это движение не ускользает от серых глаз принца Вебера и он испуганно сглатывает. Если Рейнгард еще не закончил, то на прием к отцу он не сможет попасть физически. - Приведите себя в порядок и спускайтесь вниз, я прикажу, чтобы подали карету. Юноша еще с минуту слушает, как за захлопнувшейся дверью удаляются шаги его любовника, и только потом позволяет себе разжать пальцы. Тяжелые цепи с гирями падают на пол, а он сам - грудью на пол. Дрожащими пальцами Фридрих отстегивает крепления на лодыжках и поднимается на ноги, стараясь не обращать внимания на то, как подгибаются колени. Вода в бадье еще не успела полностью остыть, и за свободные двадцать минут принц успевает привести себя в порядок. Он слаб физически, его тело болит не только снаружи, но и изнутри. Сегодня Рейнгард стал его любовником. Он показал юноше искусство любви, и Вебер снесет голову любому, кто отрицает, что возможно ощутить любовь через боль. Сегодня он получил поистине королевский подарок на свое семнадцатилетие. Когда Фридрих спускается вниз, все уже готовы. Рейнгард привычно сидит на первом коне в охранном строю. На его лице нет ни следа усталости, спина, как всегда, идеально ровная, а гнедой гордый жеребец нетерпеливо бьет копытом землю, желая наконец отправиться в путь. Не выдержав, Фридрих улыбается барону и совершенно неожиданно получает улыбку в ответ. Сидеть в карете сейчас намного удобней, чем в седле. Наверное, впервые принц был рад тому, что правила этикета не позволяют ему явиться на бал верхом. Дорога до замка занимае привычно не более двадцати минут. Однако юноша позволяет себе успеть задремать до самого моста, пока не слышит взрыв. Карету с лошадями откидывает взрывной волной в реку. Принцу удается выбраться, но начальник лейб-гвардии…»
С того дня прошло почти три года. Рейнгард без сознания, но физически здоров, просто его душа находится в другом измерении, в безопасности. Тогда, ровно три года назад, после того, как Фридрих узнал про ритуал, он поклялся спасти эту душу и вернуть ее. А сейчас он пьян настолько, что, если сейчас же с кем-нибудь не подерется, то может расплакаться как позорная баба. Фридрих сидит в самой большой таверне города, единственной таверне постоялого двора. Молодой человек на вид достаточно состоятелен и ухожен. Короткие светлые волосы аккуратно зачесаны назад, синий мундир и прямая осанка выдают в нем человека, связанного с военной службой. Впрочем, никто не знает, кто он на самом деле и зачем он сюда приехал. Фридрих ждет. Он ждет, когда сюда привезут артефакт воды, третий из четырех, которые ему нужны. В зачарованных от физических повреждений и магического вреда амулетах на его шее под слоями одежды таится сила, извлеченная из артефактов земли и огня. Воду он достанет сегодня или завтра. А потом предстоит найти воздух. Собрав четыре амулета вместе и произнеся заклинание, бывший принц хотел найти своего учителя. Того, кто однажды поставил его на колени и подчинил себе, подарив свободу. Генерала лейб-гвардии, Великого Барона восточных земель, Феликса Джулиана Рейнгарда. Окидывая таверну взглядом, молодой человек видит легкое шифоновое платье и усмехается. - Хей, Эллис, ты решила сменить профессию? - смеется он через силу и слишком громко и неестественно. Эта девушка попыталась украсть у него перстень Рейнгарда, в первый же день его пребывания в городе. Неудачно. Зато ему удалось снять ее браслет и вытащить изысканный нож из корсажа. Пропажу она заметила лишь к вечеру и попыталась поднять ругань или выкупить, мол это нож ее отца.... Фридрих остался непреклонен, а люди лишь посмеялись над ней. Глядя на бывшего принца, даже не зная его статуса, никто бы и не подумал о том, что он вообще умеет воровать. Услышав его, Эллис вспыхивает и бросается к Веберу через весь зал, задевая столы, стулья, пьяниц и не обращая на это ровно никакого внимания. Так же, как на попытки ее потрогать за «мягкие места». - Да как ты смеешь! Я тебе покажу, чей это городок, паршивый ублюдок. – девушка шипит, словно кобра. Вот только Веберу прекрасно известно, что у нее больше нет клыков. - Не бойся, детка. Я и надоесть не успею. Как покину твое жалкое пристанище, – смеется он, отвлекаясь на открывающуюся дверь Она ответила что-то еще, но Фридрих уже не слушал. Амулеты обожгли кожу на груди, чувствуя своего собрата, и принц впился взглядом в вошедшего мужчину. Поймав его взгляд, женщина тут же упорхнула к страннику, видимо так же намереваясь его обобрать. Принц еще раз окинул взглядом свою жертву, подмечая, как девушка уже вытаскивает из кармана его часы на цепочке. Дешевка. Вебер не любил торопиться, он всегда знал, когда время, когда нужно забирать. Чувствовал этот момент и никогда не спешил или не опаздывал. Он смотрел со своего места на то, как прекрасная Эллис открыто флиртует со странником, изображаю ночную бабочку. Видимо девушка любила совмещать приятное с полезным. Фридрих вообще не понимал, почему женщину идут воровать. На его взгляд проституция была более выгодным делом, впрочем, сам он всегда старался обойтись без близости. Ночами же, он представлял, как однажды Рейнгард придет в себя, и принц сможет показать, как скучал по нему.
***
Солнце скрылось за горизонтом, и город окутала спасительная тьма, позволяя наконец выдохнуть свободно. Ночная свежесть оживила умирающих от ночной жары жителей и наполнила улицы шумом и жизнью. Пара золотых монет помогают вору узнать, в какой из комнат остановился путник, и он направляется туда. Несколько капель масла в петли, несколько в замочную скважину и никто из увлеченных друг другом не слышит, как в приоткрывается дверь и в комнату проникает тень. Самое сложно забрать артефакт, ведь братья его неимоверно жгут кожу, впрочем, обернутые в мокрую ткань, они так же и хорошие проводники. - Да, детка, сделай так еще! Ты моя умница! - молодой человек старается не обращать внимания на то, что творится на кровати, этот странник мерзкий тип. Возможно, женщина совершает моральный подвиг, отвлекая его сейчас от происходящего в комнате. Впрочем, она сама не подозревает о том, что ее главный соперник здесь. Пальцы быстро обшаривают куртку и плащ, что лежат на полу комнаты. Привычно забирая все, что имеет хоть какую-то ценность, Фридрих понимает, что не может найти амулет. Поднявшись на колени, в одном из тесных углов он снова осматривает комнату. Его время походит к концу, скоро любовники отвлекутся друг от друга и обратят на него внимание. Принц не верит в везение, но не может назвать по-другому то, что артефакт оказывается лежащим на столе, отдельно ото всех вещей, рядом с кошельком. Видимо девушка и правда собиралась все это добро прихватить с собой, но теперь уже поздно. Схватив искомое, принц выскальзывает за дверь и слышит протяжный стон мужчины, испытавшего оргазм. Краденый артефакт медленно прожигает кожу перчатки, магические вещи не любят, когда к ним относятся без должного уважения. Если его не бросить, то можно заработать еще один ожог, как в первый раз, однако Вебер уже знает, что надо делать. Он добирается до комнаты, которую снимает Эллис, и забирается к ней через окно. Здесь спокойно и тихо, и никто никого не ждет. Даже если она сама заметила третьего в той комнате, то вряд ли сбежала следом. Встав посреди комнаты и подняв артефакт над головой, Фридрих начинает шептать заклинание, что въелось в его память с первого раза и до смерти. Фигурка лопается в его руках, точно стакан из тонкого хрусталя, и тонкая струйка воды превращается в небольшую снежинку, моментально застывая под действием заклинания. Теперь она не растает, пока не придет время. Фридрих осторожно вешает на шею третий амулет. Остался только огонь.
***
Эллис возвращается домой лишь под утро. Проснуться рядом с трупом мужчины, с которым провела ночь – отвратительное ощущение. Хорошо, что ей удалось сбежать до прихода стражей. Девушка зла и ненавидит весь мир, а в частности одного приезжего. Этот Фридрих забрал у нее добычу (ведь больше в этом городе никто не мог этого сделать так ловко, как он) и кинжал отца: единственное, что у нее осталось. Девушка мечтает однажды перерезать похитителю глотку этим кинжалом, только надо подобрать момент… На ее столе лежит кинжал отца и кошелек странника, с которым она провела ночь. На полу разбитые осколки хрусталя и платок с мелкими пятнами крови и инициалами королевской семьи.
***
Наследный принц Фридрих Вебер скачет к последнему, оставшемуся в живых хранителю артефакта огня.
Конец. читать дальше «Феликс… Я никогда не называл тебя по имени, но почему-то сейчас, не могу обратиться к тебе по-другому. Помнишь, ты давал мне читать легенду о бессмертии? Ты не закончил перевод, но я смог найти оригинал. Пусть это и оказалось тяжелым испытанием, но я украл не просто артефакты: я смог заточить в амулеты четыре души, чтобы вернуть пятую. Я дождусь тебя.» Тень улыбается. Она не собирается возвращаться в то жалкое тело, но теперь получит, наконец, то, чего ей не хватало для обретения власти над этим миром. Души четырех хранителей и душа вора, который сам принес себя в жертву. Да наступит тьма.
Автор:yisandra Тур: тур 1, «Темно снаружи» Название: Контрабанда любви Тема: контрабандисты и сутенеры Вид работы: проза Сеттинг: ориджинал Персонажи: —
прикоснуться - Что только мы с парнями не возили через границу, - сказал Хекк и задумчиво глянул в свою опустевшую кружку. Наниматель чуть пожал плечами и налил ему вина из своего кувшина. - А вот шлюх как-то не доводилось. - С этими новыми законами, глядишь, не раз ещё придётся, - мутно бормотнул за спиной Кирпич. - Надо ж было додуматься - по всей стране запретить публичных девок! Совсем трашшениты рехнулись, не знают уже, что бы запретить, чтоб людишкам жилось похуже! - Дело новое, - не повёл и бровью на бормотание помощника Хекк. - Незнакомое. Это ж вам не специи, не стекляшки и не книжонки всякие. Так что плату, думается мне, надо поднять вдвое против обычной. - Договорились, - наниматель даже не стал торговаться, так что Хекк моментально пожалел, что не начал с "поднять втрое". - Как скоро вы можете тронуться в путь?
***
Потрёпанный цирковой фургон надсадно скрипел, преодолевая приграничные пустоши. Хекк с помощником нанимателя - хватким парнишкой по имени Кестер - сидел на облучке, правя парой старых, но ещё крепких меринов. В фургоне было тесновато: там на ящиках с цирковым барахлом расселись четверо контрабандистов, включая Кирпича, собственно нанимателя - господина Лиунра - и, конечно, сам товар - десяток лучших куртизанок Тарсполя. Их с нетерпением ждали в Тирре, некоторые были уже заранее ангажированы тиррскими лордами и леди. Влиятельные люди не любят проволочек, так что не удивительно, что господин Лиунр и Кестер несколько нервничали. Сам Хекк испытывал только лёгкий азарт. В конце концов, он выбрал эту работу не только ради наживы, но и, главным образом, потому, что она бросала вызов его смекалке и везучести - разработать план, протащить через границу то, что запрещено ввозить, но что очень ждут с той стороны… не попасться и сгрести золотишко. Правда, людей ему возить и впрямь раньше не доводилось. Частично из-за условий задачи, а частично из озорства, Хекк решил не тащить всех одним путём: четверо, которых можно более-менее успешно выдать за циркачей, поедут с ним по верхам, остальные, внешность или манеры которых слишком характерны, пойдут через катакомбы, которыми ребята обычно таскают грузы, которые не надеются утаить при досмотре - слишком крупные партии или слишком ценный товар, чтобы рисковать. Шлюхи держались отлично - никто не ныл из-за неудобств, не капризничал. До Хекка долетала оживлённая болтовня и смех. Кестер рядом с ним вертелся, неотрывно глядя на медленно приближающиеся граничные башни. - Как думаешь, - не выдержав, наконец нарушил молчание он. - Трашшениты долго продержат границы закрытыми для весёлых профессий? Не могут же они насовсем запретить людям радовать плоть? Хекк хмыкнул. Он искренне считал трашшенитское народное собрание сборищем ебанутых недоносков, способных запретить своим гражданам даже дышать бесплатно, но признавал, что лично ему новый закон, строго запрещавший проституткам и сутенёрам всех мастей и родов въезд в Трашше, был крайне выгоден. В конце концов, полоса земли, разделявшая Союз Западных Городов и Тиррскую Республику и принадлежавшая последние шестьдесят лет Трашше, при желании, пересекалась за сутки, максимум, за двое, а единственной альтернативой для шлюх и их владельцев, желающих попасть с Запада в Тирр или наоборот, было долго ехать до побережья а потом огибать весь полуостров морем. Дешевле заплатить контрабандистам. - Не удивлюсь, если скоро выделиться отдельная профессия среди наших, - сказал он пареньку. - Контрабандисты любви. Будут возить вашего брата туда и обратно. Нести людям радость, так сказать. Кестер нервно ухмыльнулся, но промолчал. На облучок выбралась Су Тонг, маленькая строгая цуангиянка, про которую, если бы ему не сказали, что ей двадцать лет, Хекк точно бы решил, что не больше четырнадцати. Переодеваться в цирковое она не стала, только надела на нос новомодные увеличительные стёклышки, убрала волосы в учительский пучок и сказала, что будет играть счетовода труппы. На самом деле она была охранником при грузе, и Кирпич, неудачно пошутивший по поводу её размеров и предполагаемой специализации, до сих пор берёг вывихнутое запястье. - Скоро? - кратко спросила она, цепким взглядом окидывая пейзаж. - Скоро, - в тон ответил Хекк. Су Тонг ему нравилась - вызывала уважение. Было в ней что-то, говорившее, что она профессиональна, как хороший арбалет, и так же надёжна. В фургоне захихикали. Хекк передал поводья цуангиянке и сунулся за занавеску. Все, кому предстояло пересекать границу поверху, уже переоделись - близнецы в пёстрые трико, смуглая роскошная трашшенитка - в пикантный "восточный" костюм с большим количеством ремней с ножнами, бледная и не слишком выразительная без макияжа блондинка - в простенькое двухцветное трико жонглёра, украшенное тряпичными шариками в самых странных местах, что здорово маскировало неплохую фигуру. Остальные - что наниматель, что груз - были одеты просто и удобно, в тёмное. Хекк остановил фургон до того, как их стало возможно рассмотреть с башен. Шесть шлюх, господин Лиунр и двое контрабандистов покинули фургон, надели и поправили заплечные мешки, взяли фонари и кратко попрощавшись с остающимися, сошли с дороги. - Вести себя прилично, без глупостей, к девкам не лезть, - сухо и грозно напутствовал своих балбесов Хекк. - Даже если "она сама хотела". К парням тоже. Развлекаться будете в нерабочее время и за свои честно заработанные денежки. Всё ясно? Всем всё было ясно, хотя Дон и пробовал заикнуться о транспортных издержках. - За такие издержки я тебя сам выдеру, - пригрозил Хекк. - Не вино везёшь, - и повернулся к Кирпичу. - Позаботься, чтобы на той стороне я встретил вас в полном составе и с грузом. - Будет сделано, - прогудел Кирпич. Через минуту фургон пополз дальше. Шлюхи и Марк с Тайке очень натурально развалились на ящиках и играли в карты, сопровождая игру перебранкой и шуточками - не дать не взять настоящие циркачи, заскучавшие во время длинного перегона. Хекк отослал к ним Кестера - не хотел, чтобы нервозность паренька была первым, что заметят солдаты на границе, и остался на облучке с Су Тонг. Цуангиянка вела себя спокойно, даже достала какую-то ветхую книжку и стала читать. Хекка разбирал азарт. Как и положено бедному, но честному путнику, он остановил фургон после первого же повелительного оклика. - Кто такие? - лениво спросил капитан пограничного отряда, жуя травинку и будто не замечая облупившуюся, но всё ещё отлично читающуюся надпись "Волшебный цирк господина Родениса". - Артисты, господин, - заискивающе промолвил Хекк, соскакивая с облучка и слегка сгибаясь, как бы в угодливой попытке казаться ниже ростом. - Артиииисты, - протянул капитан. Судя по тому, как начищены были все бляхи на его старой кожаной броне при общем затрёханном виде самой брони, скучал он давно и прочно. - А это что за сопля сидит? Цирковая обезьянка, что ль? - Это наш счетовод, господин, - Хекк снова поклонился. - Много, видать, зарабатываешь, раз позволяешь этакой пигалице считать твои гроши. - Позвольте, господин, - неожиданно вмешалась Су Тонг кротким, но полным глубоко скрытой скорби голоском. - Сплошное разорение! В этих западных городах люди совсем не хотят платить за наше скромное ремесло, господин. Себе в убыток работаем… Она поправила стёклышки и украдкой шмыгнула носом. - Вот, надеемся, может хоть в благословенном Трашше… - робко добавил Хекк и посмотрел на капитана собачьими преданными глазами. - Ну-ну, - немного поскучнел капитан. - Показывайте, чего везёте, циркачи. Хекк, сутулясь, оббежал фургон и предупредительно распахнул дверцу фургона. "Артисты" убедительно притворились, что пытаются скрыть недоигранную партию в карты, прикрывая расклад своими телами, и очень боятся, что их спалят на этом. Хекк намётанным глазом определил, что ставками в игре служили галеты и абрикосы, и мысленно похвалил ребят за сметливость и хорошую актёрскую работу. Едва ли терпящие нужду циркачи стали бы играть друг с другом на деньги. Капитан оглядел "артистов". Марк, Тайке, Кестер и блондинка не вызвали у него никаких подозрений, а вот на вызывающих формах смуглянки и крашеных - синих и зелёных - головах близнецов он задержал взгляд подольше. - А ну покажите что-нибудь эдакое, циркачи, - потребовал вдруг капитан. Хекк был к этому готов, и именно поэтому оставил с собой Марка и Тайке - Марк неплохо играл на лютне, а Тайке умела немного жонглировать, хотя в настоящий цирк её бы, наверное, не взяли. Но для невзыскательной публики вроде приграничной стражи должно было сойти. Однако Тайке не успела даже шевельнуться, как вперёд двинулись близнецы. С широкими улыбками, словно всю жизнь мечтали выступать именно перед этой публикой, они выскочили из фургона, сделав сальто, и встали в "мостик", причём зелёная шевелюра девушки реяла над дорогой, а вот синие патлы парня таки подмели пыль. Выждав несколько мгновений, они одновременно оторвали от земли ноги - сначала одну, очень изящно согнув колено и напружинив носок, потом и вторую. Дав зрителям насладиться моментом, близнецы так же одновременно оторвали от земли каждый по одной руке, одновременно отставив ноги - он левую, она правую . Хлопнули встретившиеся ладони, и близнецы взялись за руки, крепко сплетя пальцы. Продолжая радостно улыбаться, они вновь по одной согнули ноги и постепенно вернулись в "мостик", затем выпрямились и низко поклонились почтенной публике, продолжая держаться за руки. Почтенная публика в лице солдат даже слегка похлопала. Им тут нечасто доставались даже и такие развлечения. Близнецы были молоды - лет по восемнадцати - и довольно миловидны, даже интересны, но Хекк находил ту же смуглянку-трашшенитку намного более привлекательной. Поэтому его весьма удивил тот факт, что именно близнецы были королём и королевой тарспольского мира чувственных удовольствий, номером один и один господина Лиунра. Кажется, теперь он начал понимать, в чём секрет. - Ишь какие акробаты! - подобрел позабавленный капитан, явно избавившийся от подозрений. - На гроши только не рассчитывайте. Что у вас в ящиках? - Реквизит, господин, - поклонился Хекк. - Открой-ка вон тот, - капитан наугад указал на один из ящиков.
***
Во мраке катакомб шли гуськом, идущий впереди Кирпич и замыкающий Дон несли фонари. Известняковые наплывы стен и низкие потолки создавали неприятное ощущение ловушки, которое даже бывалым контрабандистам, не раз проходивших этими тоннелями, нелегко было подавить. Обстановка действовала на нервы, заставляя держаться поближе к любому оказавшемуся рядом человеку. Младший из шлюх, поразительно красивый рыжий мальчик, начал дрожать и озираться ещё на первом часу пути, так что господин Лаунр выдал ему край своего плаща в качестве успокоительного и велел идти прямо за ним. Это помогло достаточно, чтобы рыжик не учинил истерику, которая в замкнутом пространстве грозила стать цепной, но мальчик всё равно с явным унынием воспринял первый привал. Несмотря на усталость он, очевидно, предпочёл бы продолжать идти, лишь бы поскорее покинуть жуткие подземелья. Остальной "груз" держался лучше, хотя все казались несколько подавленными - кроме, разве что экзотичной татуированной с ног до головы полуэльфы, которая чувствовала себя совершенно свободно и уверенно, словно привыкла гулять такими подземельями перед обедом для пробуждения аппетита. Кто знает, может так и было - подобные метисы жили заметно дольше людей, и самые деятельные из них успевали приобрести весьма разнообразный жизненный опыт. Прямо перед Доном шла кудрявая рирдейнка с такой прекрасной кормой и волнующей походкой, что бедный парень едва удерживал фонарь. Чуть выше кормы в такт шагам качалась толстая чёрная коса, за которую так и тянуло ухватиться. - Эй, - вполголоса позвал Дон, когда они остановились на привал. - Я Дон, а тебя как зовут? Женщина повернула к нему молочно-белое лицо с изящно вылепленными чертами. В ясных глазах плясали смешинки. - Я - Таинственный Сапфир Пустыни, но ты можешь звать меня Далией, - усмехнулась она. Дон уставился на её розовые губы и непроизвольно облизнулся. Последние несколько часов его окружали самые красивые люди, каких он в принципе видел в жизни, и это начинало сказываться. Груз господина Лиунра, даже просто одетый, ненакрашенный и с убранными волосами, оставался дорогими куртизанками без следов раннего износа - все они были очень хороши собой и невероятно ухожены. В обычных обстоятельствах Дон не наскрёб бы золотишка даже на то, чтобы посидеть рядом с этой Далией, не говоря уж о том, чтобы поболтать о том о сём. - Ты очень красивая, - брякнул Дон. Усмешка Далии стала шире. Зубы у неё были на зависть ровные. - О, я знаю, милый, не сомневайся. - И ты, ну… отлично держишься. Вряд ли тебе часто доводилось лазать по подземельям. - По таким - нет, не доводилось. - Я вот частенько тут лазаю, иногда удаётся неплохо заработать. Да, вообще, можно сказать, без меня редко какое серьёзное дело обходится… Куртизанка слушала его с неопределённой полуулыбкой. Дон смутился, сообразив, что, вероятно, отнюдь не первый распускает перед ней хвост, и скомкал окончание хвастливого монолога: - Так, я говорю, может, мы с тобой как-нибудь встретимся? Потом, я имею в виду. В Тирре. - Может и встретимся, - мурлыкнула женщина. - Хотя я не ставила бы на это последние деньги. Меня ангажировал лорд Тостейн, и вряд ли он позволит мне подрабатывать на стороне. - Он хоть ничего? - досадливо уточнил Дон. - Он очень богат, щедр к любовницам и не особенно молод. Признаться, это почти всё, что я о нём знаю. - А вдруг он какой-нибудь извращенец и… не знаю, вдруг он тебя обидит, а ты даже уйти от него не сможешь! Ты об этом подумала? - Ну-ну, - позабавленно фыркнула Далия. - Я шлюха, милый. Ты сейчас всерьёз пытался меня напугать и заставить задуматься о ранее неведомых мне опасностях? - Так! - внезапно рявкнул из полумрака Кирпич. - Дон, ну-ка иди сюда, паршивец! Кому было сказано - девиц не трогать? - Мы просто разговаривали, господин Кирпич! - громко сказала Далия. - Не стоит беспокоиться! Дон бросил на рирдейнку уязвлённый взгляд, вскочил и неохотно побрёл на голос Кирпича. Из полумрака раздался звук звонкой затрещины. - Такой наивняк, не думала, что боги их ещё лепят, - негромко сказала полуэльфа Ифра, протягивая Далии галету. - Но миленький, - улыбнулась Далия. - Глупый и миленький, как щеночек. Давайте заведём щенка, что думаешь, Тосси? Рыженький Тосси подполз к ней и прижался к тёплому боку: - Хоть двух, - сказал он. - Давайте только поскорее вылезем из-под земли. Я скучаю по солнцу.
***
- Ваш номер был хорош, - сказал Хекк выбравшемуся на облучок синеволосому. - Но в следующий раз не лезь без спроса. Распланировать всё так, чтобы нас не схватили за задницу - моя работа, и внезапные чужие экспромты могут всё испоганить. - Понял, - парень отхлебнул воды из фляги. - Прости, нам с сестрой показалось, что пора всех выручать. - Слушай, вы же, получается, настоящие акробаты? - спросила Тайке, занявшая место Су Тонг, ушедшей пасти подопечных в фургон. - Выучка видна. - Конечно, - охотно ответил парень, живо оборачиваясь к ней всем своим худощавым телом, на котором трико гимнаста смотрелось чрезвычайно уместно. - Мы родились в цирке, выступали с детства. Но циркачи зарабатывают гроши, частенько голодают и постоянно в разъездах. В борделе интриг и зависти примерно столь же, только тепло, сытно и платят лучше. Тайке смущённо кашлянула: - И тебя не смущает, что ты продаёшь своё тело? - А кто не продаёт? - беззаботно засмеялся синеволосый. - Кстати, меня зовут Лаин, - он подмигнул девушке и нырнул внутрь фургона. - Не дури, - вполголоса посоветовал Тайке Хекк. - Лечить тебя потом от "букета" я точно не собираюсь. - Я вообще не уверена, что хочу и дальше заниматься "контрабандой любви", - пробормотала Тайке. - Есть в этом что-то не то! - А по мне, так это весело, - усмехнулся Хекк и подстегнул меринов, чтобы шли бодрей.
В порту – не на пристани – редко пахнет морем: больше рыбой – тухлой или свежей, это уж как повезет, – потом, пылью и разложением. Мне кажется это забавным. Для кого-то корабли и необъятная водная гладь (которую совсем-совсем не видно около складов, застроенных плотно друг другу; в переулке между ними едва могут разминуться двое, и даже в самый солнцепек там царит блаженная прохлада из-за высоких крыш) являются синонимом свободы и новой жизни, а для кого-то – знаменуют ее окончание.
Я прихожу в порт раз в неделю от скуки, потому что, к сожалению, моя жизнь не отличается разнообразием. Смотрю. Наблюдаю. Мне нравится наблюдать. В более благополучных районах люди напыщенные и скованные, истеричные и будто бы отрисованные кем-то – так и несет от них и фальшью, и напускной идеальностью. С ними неинтересно: редко под их масками скрывается что-либо, достойное восхищение или сострадания, скорее уж – брезгливости или, на худой конец, жалости.
Здесь же царит жизнь – пусть неидеальная, пусть резкая, пусть пахнущая помоями, слезами и дохлой рыбой. Люди в порту матерятся так, что краснеют уши. Люди злятся в полную силу, а не лишь жеманно морщат носы. Люди делают все, чтобы урвать хотя бы лишний час на жизнь – желательно, с полным животом и смазливой женщиной на коленях, но можно и без этого.
Я не понимаю этого – мне никогда не приходилось бороться ни за пропитание, ни за мягкую кровать, не приходилось беспокоиться о собственной безопасности – и оттого, наверное, интересуюсь. Я не могу понять, что есть такого привлекательного в их жизни, кроме вечного стремление иметь больше и лучше. Неужели они не знают, что, рано или поздно, больше и лучше может перестать существовать, и этот путь заведет их в тупик? Неужели… неужели все это стоит того, чтобы пробиться к благополучию?
Неужели жизнь стоит того, чтобы о ней так беспокоиться?
Мне кажется, что это неправильно: существовать ради какого-то далекого и недосягаемого идеально-счастливого будущего. В любой момент жизнь может оборваться – болезнь, или камень, неудачно попавший в макушку, или бандитский нож, вошедший под ребро. Так стоит ли ее тратить на столь долгий и, зачастую, бесполезный путь?
Я думаю, что нет. Я не хочу так долго ждать своего «больше» и «лучше». Я хочу получить все это сразу.
Сейчас.
1.
У Олли загорелая кожа и пшеничные волосы, руки все в шрамах и застиранная, но аккуратная одежда. Он часто улыбается и смеется так заразительно, что даже я, наблюдая, иногда тихо смеюсь вслед за ним. Олли таскает ящики в порту – и просто на торговые корабли, и контрабандистам, и даже пиратам. Так он сводит концы с концами и зарабатывает на еду.
На жизнь же им зарабатывает его сестра. Она темноволоса, и поступь у нее мягкая и плавная, и движения выверены, и ночью она предлагает свое тело любому желающему за умеренную плату, и если кто соглашается – стонет так сладострастно, что каждый ощущает себя желаннейшим из мужчин. Она красива – и печальна, потому кажется, что Олли радуется за них двоих.
Еще есть ее сын, но он появляется в порту редко. Ребенок слаб, хил и болен – об этом говорят и его бледность, и замедленные движения, и беспокойство, с которым все на него смотрят.
Я стараюсь не упустить Олли из виду ни на минуту – он слишком интересен, чтобы его потерять. Передвигаться и быть незаметным в узких переулках трудно, но от страха я чувствую себя лучше и бодрее. Страх заставляет сердце биться чаще – и он же делает человека настоящим. Страх срывает маски. Страх показывает лица.
Страх – свой или чужой – заставляет чувствовать меня лучше, и больше, и выше.
Иногда, прячась в тени и смотря на Олли, на то, как он перетаскивает ящики с пристани на корабль, мне кажется, что от его извечной улыбки хочется плакать.
Иногда я даже пытаюсь улыбнуться также – и знаю, что у меня не выходит. Наверное, для это нужно лицо Олли, не мое. Я просто тоже хочу чувствовать то счастье и ту радость, которые его переполняют.
Иногда Олли, утирая пот со лба или просто возвращаясь за очередным ящиком, смотрит в мою сторону, но меня не замечает.
Он часто щурится на солнце, задирая голову, или смотрит в сторону моря.
Олли стал бы хорошим матросом, пиратом или контрабандистом – это видно по нему и по его излишне долгому взгляду, посвященному кораблям. Он хотел бы этого. Может, желал бы больше всего на свете. Но море – то самое, жизнь и смерть, конец и начало, каждому свое – означало бы для него и прощание с прошлым. Наверное, он не был к этому готов – и не стал бы.
Что ж, а мне всегда было нечего терять.
2.
Имя сестры Олли – Ровена, и она томно вздыхает, стоя на углу. В свете луны ее лицо выглядит благородным и бледным, и смотрит она цепко и жестко, будто хищник, выбирающий себе добычу. Но улицы сегодня пустынны – никто не хочет жарких объятий или стонов или ни у кого нет на это денег, – поэтому Ровена может лишь томно вздыхать.
Я не пытаюсь сочувствовать или жалеть ее – каждый выбирает то, к чему способен. Кто-то может зарабатывать, стирая или прислуживая более обеспеченным и высокопоставленным, кто-то умеет готовить или разносить еду в захудалых тавернах. А кто-то только и способен что торговать своим телом – или, как Ровена, не только им, но и своей душой.
Она пронзительно кричит, когда я сжимаю руками ее горло и затаскиваю в ближайший переулок. Никто даже не зажигает света и не пытается проверить, что происходит – потому что всем плевать или потому что вскоре ее крик переходит в тихий сип, а потом беззвучные рыдания. Теплые слезы скатываются по ее щекам, а потом скапливаются между ее кожей и ребрами моих ладоней. Это – просто вода, только соленая. Как в море. Как в океане.
Ровена почти трепыхается в моих объятьях (я перехватываю ее одной рукой под грудью, а горло зажимаю локтем) еще с минуту, пока не замирает. Она никогда не улыбалась – не улыбается и сейчас. Теперь, в темноте, ее лицо не кажется ни красивым, ни благородным, скорее – напуганным до смерти. Они всегда такие – обезображенные, синеющие, с бессильно приоткрытыми ртами.
Будто смерть отнимает у них всю красоту, и радость, и счастье перед тем, как отобрать жизнь.
Будто бы это делаю я.
Кожа с лица Ровены отходит неохотно, и мне приходится с трудом отдирать ее – не помогает даже острый нож. Стараниями же обеспечить себе поддержку тоже не выходит, так что в том, что было раньше женской щекой, а после стало всего лишь плотью, сувениром, появляется продолговатая дыра-разрез.
Лицо Ровены, отделенное от ее черепа, не так печально, но все равно уродливо – из-за провалов на месте глаз, из-за впавшего носа, из-за отвисших губ, некогда целовавших и ласкавших мужчин, а сейчас открытых в вечном тихом крике.
Но я счастливо улыбаюсь, потому что для меня это лицо – красивейшее из всех.
3.
Я прихожу в дом Олли – жалкую лачугу с прохудившейся крышей, – когда солнце еще высоко и только-только начинает клониться на запад. Самый разгар работы – и час самых пустынных улиц в жилых районах бедноты. Нет даже извалявшихся в грязи детей, потому что все, кто могут зарабатывать на кусок хлеба, занимаются этим. А те, кто не могут… Что ж, они, как и племянник Олли, вынуждены все время проводить взаперти. Несчастные. Одинокие. Зачастую – умирающие. Незавидная участь, если подумать: провести маленькую вечность в камере, мучаясь, чтобы потом умереть, так ничего и не увидев, ничего не почувствовав, ничего не… узнав.
Дверь скрипит еле слышимо, но в царящей тишине любой шорох звучит подобно раскату грома. Только никто не выглядывает проверить, кто пришел; никто не двигается.
Я скорее угадываю, чем различаю вздох и прохожу дальше. За следующим вздохом следует плач и детский слабый голос. Ребенок зовет маму – хотя знает, что она не сможет прийти. Мои шаги тяжелее и громче; меня нельзя спутать с его матерью. Впрочем, любое дитя ожидает своего родителя и готово игнорировать остатки здравого смысла и неоспоримые факты. И в этом нет ничего дурного. Это… возможно понять.
Мальчик не издает и звука, когда моя рука смыкается на его шее. Он так худ и изнеможен, что не может даже сопротивляться, а мне не нужно прилагать множество усилий, чтобы… Чтобы что?
Перед тем, как глаза мальчишки стекленеют, он упорно шевелит губами.
Мама, понимаю я. Он снова зовет маму – будто бы она сможет его защитить, раз не защитила себя. Или будто бы он сможет снова ее увидеть. Еще раз. Хотя бы еще раз.
Кожа у мальчика мягкая и тонкая. Кажется, дотронься – и рассыплется или потрескается. Его лицо в моих руках выглядит беспомощно и, одновременно с этим, более здорово, чем до этого: в полутьме и отделенное от черепа оно лишено смертельной бледности и не обтягивает кости, словно у голодающего нищего.
Я думаю, что умирать – больно. Я каждый раз чувствую чужую боль, каждый раз вижу страх. Но этот мальчик умирал с облегчением – и с желанием. Не знаю, сказали ли ему, что его мать мертва; не знаю, угадал ли он это или увидел по чьим-то глазам. Но, думаю, он более всего на свете хотел встретиться с нею вновь.
Именно это мне и остается – думать.
4.
Улыбка Олли неестественна и фальшива, словно нарисованная маска. Я вижу, как до этого поющая от радости душа заливает его сердце горькими, ядовитыми слезами. Он хмур и сумрачен, и даже в солнечный день кажется, будто на его плечи небо обрушивает грозовые ливни.
Я устало и разочарованно улыбаюсь – его счастье оказалось мимолетным и ненастоящим, собственно, как и любое счастье, которое мне приходилось видеть.
Тем не менее, я все еще наблюдаю – как и несколько недель до этого.
Лицо Олли менялось постепенно, и именно из-за этих изменений мне казалось, что новая жизнь наполняла меня, будто пустой до того сосуд. Но именно сейчас я чувствую завершение… да, пути, пусть я и ненавижу это понятие. Впрочем, подобное стоило бы назвать завоеванием или кражей. Зачем чего-то добиваться, если это можно просто отобрать, присвоить, украсть? Я живу достаточно долго, чтобы знать, что заполучить себе можно, схитрив, не только золото, роскошь или продажных женщин, но и нечто более ценное, более высокое и непостижимое.
Я умею забирать себе чужую радость и чужое счастье – именно от этого мое сердце начинает петь. В итоге, конечно, я забираю и чью-то жизнь, но не это главное.
– Почему ты не улыбаешься, Олли? – спрашиваю я, когда он возвращается в свою лачугу.
Я сижу на шатком табурете точно в центре единственном комнаты и пытаюсь улыбаться – радостно, искренне, без фальши. Не знаю, получается ли.
От него несет дешевой брагой и горем – тем горем, которое он скрывает под маской для остальных.
Олли так пьян и столь несчастен, что даже не сопротивляется, когда мои руки тянуться к его шее. Он плачет, глядя поверх моего плеча, глядя на стену за моей спиной, ведь там, грубо прибитые к стене, висят лица его семьи.
Я до сих пор не чувствую боли, хотя мои родные – все до единого – тоже мертвы. Почему для остальных это столь важно? Что они делают, если ими так дорожат? Даже Олли. Он хоть осознает, что горюет по продажной шлюхе и обреченному на смерть в муках ребенку? Но тогда… отчего?
Олли умирает, а я так и не могу ничего понять. Я оставляю его лицо, превратившееся в маску, ему – нет смысла забирать то, в чем не видно ни ценности, ни неподдельности – и просто ухожу.
И счастье, наполнявшее меня до этого, начинает переливаться через край.
Автор:feyra Тур: тур 1, «Темно снаружи» Название: лет двенадцать минуло Тема: бродяги Вид работы: стихи Сеттинг: ориджинал Персонажи: —
прикоснуться Лет двенадцать минуло, как ушел Из родного дома охотник Эссе, Натянув на голову капюшон И без слова скрывшись под сенью леса.
Хорошо стрелял и читал следы Да капканы ставил. Был ловкий малый. Но воды с тех пор утекло немало — Больше кровушки, чем воды.
* * *
Кого ни спроси — дороги домой не знает. Честно сказать, к подобному я привык. Те, кто воюет, свое не опишут знамя, клич боевой сменив на звериный рык. Песни да сказки прошлое восхваляют, не говоря о будущем ничего. Боги его на битву благословляют: он умирает, мир рушится без него. Бредово звучит, и выглядит не иначе. Кого ни спроси — все ждут кораблей в порту. Сидя в углу таверны, ребенок плачет. Привкус вины горчит у меня во рту. Мальчишка — лет десять — не знает, куда податься, во тьме безысходности выход не находя. Город хоронит тех, кто решит остаться, песнь погребальную чайки по ним галдят. Хватка крепка клыков и когтей незримых, что норовит за шкирку прижать к земле. Выжить бывает просто необходимо. Если захочешь жить — то привыкнешь к ней.
Город кишит преступниками, как улей, в жертву всех слабых безжалостно принося. Кто выбраться смог — обратно бы не вернулись, а те, кто вернулся, в петлях давно висят. Есть капитан один, чей кораблик утлый часто выходит в море на целый день. Солнце ласкает палубу рано утром и паруса на город бросают тень. Зовут его Берт. Старик, на весь мир брюзжащий, редко кому позволит заговорить. Голос, порою старчески дребезжащий, как колокольчик мятый в ушах звенит. «В мои времена все было совсем иначе». Ты знаешь и сам: твои времена прошли. На лавке в углу таверны ребенок плачет да в очаге неслышно трещат угли. Старый моряк выходит на шхуне в море, печатью рассвета «Рыжую» осветив. Добрые люди в городе не в фаворе, честные люди в городе не в чести.
Контрабандным товаром забиты мешки и трюмы, в ящиках спрятались несколько человек. У штурвала стоит его капитан угрюмый, из-под ладони задумчиво смотрит вверх. Этот город его без радости провожает, собаки на пристани брешут уныло вслед. Чуть ниже всплывает ящика остов ржавый, сквозь толстые прутья виден чужой скелет. Лет восемь уже слежу я, как город дохнет, не ускоряя, не замедляя шаг. На улицу выйдя, я сделал глубокий вдох, но воздух наполнил легкие не спеша. Он пахнет теплом и солью, водой морскою, гнилью и чем-то сладким. Летает пух. Каждый, кто жил и был умерщвлен тоскою, поднялся со дна и вскоре на солнце вспух.
Порою ночной поет здесь частенько Линна, голосом ломким мотивчики выводя. Вечер прошел, ночь кажется слишком длинной, раны былые молчанием бередя. Линна красива — разве что шрам на горле с обликом нежным входит легко в контраст. Песни ее — о радости и о горе. Чаще о горе, как и в последний раз. Была бы певичкой — жила б в нищете убогой, верность кому-то на смертном одре храня. Ходит по струнам, мозолями раня ноги, и струны судьбы чуть слышно вокруг звенят. Кого б ни любила — сгинули без остатка, сердце на части мелкие расколов. Воздух приморский пахнет так сладко-сладко, что даже дышать становится тяжело.
Песней торгуя, сложно ли заработать? Линна поет, медяшки до дрожи сжав. Телом торгуя, сложно найти кого-то, от кого без оглядки не хочется убежать? Взрослая женщина, опытная и злая — как устоять и ближе не подойти? Серде от частых горестей замерзает, вряд ли костер получится развести. Теплая грудь и бархат ладоней мягкий стоит гораздо больше, чем я даю. Но Линна поет — по-прежнему все в порядке и, если любовь проснется, я устою, так же, как раньше смог устоять уже я. Дорога ведет вперед, уводя в петлю. Тонкие пальцы мнут воротник у шеи, шрам открывая взгляду, и я смотрю.
Город прогнил насквозь, но еще не вымер, бешенством тихим жителей заразив. Те, кто остался в этом краю живыми, не захлебнувшись в чувствах чужих грязи, смотрят вокруг себя ошалело-дерзко, делают шаг от «господи» до «прости». Чувство вины скребется в грудине мерзко, но в жертву ему мне нечего принести. Пристань пустует, чайки галдят крикливо, слышится смутно: «примет живых земля». Суд, что считался некогда справедливым, на дно опустился к рыбам и кораблям. Плачет в углу таверны мой отпрыск глупый, ложью не в силах истину запятнать. Линна поет, а я улыбаюсь скупо, по камешку крошится треснувшая стена.
Утро приходит снова, омыв причалы холодной, едва ли вспенившейся волной. Жизнь призывает все начинать с начала, делая то же, что годы назад со мной, с теми, кто дорог мне и кто мне не дорог. Страшно? Нисколько. Сын ли, жена ли, брат — смерть надо всеми свой растянула полог, не разбираясь слепо, кто виноват. Десять печальных лет. Тупики, тропинки, капканы судьбы, стоящие на пути. Я научился быть невозможно гибким, чтобы их все по краешку обойти. Город, что стал мне домом, сильней разросся, и в кабаке в порту появился Берт. Я долгое время был у него матросом, а после сошел на землю и дал обет.
Годы бродячей жизни остались в прошлом, дав мне возможность (если бы) отдохнуть. Жить в этом месте попросту невозможно, снова и снова мечтая пуститься в путь. Линна — моя награда, моя свобода — недостижима, не идеальна, не... Город во мне давно воспитал породу, не избивая палками по спине. Каждое утро из зеркала смотрит некто, смутно похожий, кажется, на меня. Дорога легла под ноги когда-то, где-то, с тех самых пор от горя в пути храня. Но путь завершен. Бег времени остановлен. Сломан мой лук, давно уже пуст колчан. Старое имя в памяти всплыло снова, ржавой струною в голосе зазвучав.
* * *
... Лет двенадцать минуло, посчитай, Как ушел из дома охотник Эссе. Утекло немало... вам интересно? Или вы не слушали ни черта?
Автор:rifmoplet94 Тур: тур 1, «Темно снаружи» Название: — Тема: коррумпированные защитники правопорядка Вид работы: стихи Сеттинг: ориджинал Персонажи: —
прикоснуться Кому-то действительно повезло. Большинство, как водится, просчиталось. Если взмах ресниц – это тоже малость, То мне больше нечем покрыть разлом.
И светлеет небо, ну а потом На резном мосту выступают ясно Лики всех королей – жизнь тогда прекрасна, Когда издали виден родной твой дом.
И не страшно терять золотой бразды - Так я думал, во страхе к окну бросаясь, По пустым площадям всё равно пытаясь Отыскать улыбку ночной звезды.
А ведь в самом начале вели только книги... Звон монет. Тень пера. Эта дикая алчность. Эта злая привычка - ругать чью-то странность. Моя старость была самой страшной интригой,
Что плетут при дворе. Эта часть - из немногих. Я прошёл все преграды твои и дороги Лишь затем, чтоб увидеть росу на траве.
А теперь я срываю резные замки, С сундуков, в ожидании страстно целуя, Твой портрет, пока кто-то небрежно ликует, Прикасаясь к пальцам твоей руки
И проводит, вспыхнув, по волосам, Пока разум мой в этом злате тонет. Ты не знаешь, насколько раскрыл ладони, Позволяя случиться земным чудесам.
Только мир обижен. Ему осталось Научиться теперь убивать без слов. Кому-то действительно повезло. Большинство, как водится, просчиталось.
Автор:Winter Grin Тур: тур 1, «Темно снаружи» Название: — Тема: нищие Вид работы: стихи Сеттинг: ориджинал Персонажи: —
прикоснуться Пришли мы на заброшенный пустырь, Краюху клеба поделили поровну, Я для удобства липовый костыль, Вместо подушки положил под голову.
Не слушая твои мечты о будущем, Нестиранным и не слишком модным Накрылся старым своим рубищем. Приятно сытым засыпать, а не голодным.
В одно мне ухо ты зудел, а в правое - комар. И вместо сна про титьки увидел я кошмар:
Имел огромный дом, и вздрагивал ночами. Ходил и проверял, закрыл ли ставни все. Жена, проснувшись, на меня бурчала, И дети плакали, голов, наверно семь.
Я пересчитывал серебрянные ложки. И трижды - все ли погасили свечи. Не нервничать мне было очень сложно. И оправдать тревогу было нечем.
Весь сон пропитан был терзаньем, Не отдыхом, а мукой страшной был он, А вдруг восстанут черные крестьяне!? Сожгут мой дом, а самого на мыло?
А вдруг грабеж - глаз начинает дергаться. А вдруг поджег - где станем жить теперь? И дочь работорговцы выкрадут. И продадут ее потом в бордель.
Наймет убийц завистливый сосед. А в подворотне нападут бандиты. Я в тридцать с энурезом сед, И в мыслях раза три уже убитый
В борделе шлюха наградит заразой, Боюсь смертельно натолкнуться на бродягу, Под скатертью маньяк. Два сразу. И траванут паленою бодягой.
Мог потерять я дом в какой-нибудь афере. И дедовы часы и папины картины Пошли бы с молотка, а остальное конечно же на черном рынке сгинуло б.
На нервной почве часто я чесался, Пил дорогой коньяк с утра до вечера, И глаз мой постоянно дергался. Расслабиться? Да тут и думать нечего!
Пираты из порта, злодеи, воры Мечтали, чтобы протянул я ноги, А если я был в безопасности и цел, То все равно я должен был платить налоги.
Молил я господа послать покоя мне, Но скалились бездушно все шрамированные Качки бритоголовые - защитнички Правопорядка коррумпированные.
Захлебываясь воплем, я проснулся. Ни денег, ни проблем, ни тика нервного. И бунта тоже нет, я повернулся. Привидится же все такое скверное!
Во сне я был изрядно нищим духом, Теперь лишь безмятежность ощущаю и покой. И разогнать толпу бунтующих легко смогу Войдя в нее с протянутой рукой.
-------------------
Был духом нищ и телом слаб, богатств и благ цивильных раб. Сейчас мне хорошо, но нет, чего бы скушать на обед.
Автор:Deila Orey Тур: тур 1, «Темно снаружи» Название: — Тема: ассасины Вид работы: стихи Сеттинг: Dishonored Персонажи: Дауд
прикоснуться Тихо – Дануолл замер, повис в предрассветной мгле, иссечённый лучами зари, как последний грешник. Ты неплохо умел о содеянном не жалеть, но теперь понимаешь – ничто не осталось прежним. Город выгнил насквозь изнутри, но пока что жил, удержавшись на самом краю бесконечной бездны, пропитавшийся привкусом сплетен, убийств и лжи, но уверенный в том, что он выживет. Не исчезнет. Он так долго уже балансировал на краю, в самом сердце его проросла паутина трещин: "надломившийся остов надколят и разобьют", - но об этом молчали, опасливее и резче. Всё случилось, как должно: нашёлся внутри излом, и нашёлся изменник в рядах королевской стражи. ...Быть наёмным убийцей – не слишком большое зло... ...до тех пор, пока ты не становишься слишком важен.
Китобойный клинок без сомнений находит цель, с каждой смертью он кажется только острей и злее. Выбирая пути, ты не мог знать, что в их конце ты останешься преисполненным сожалений; что судьбу всей Империи сломит один удар, что весь Дануолл месяц спустя захлебнётся кровью... Но пока что – пока что, как прежде, послушен дар, и размеренный пульс, как всегда, безупречно ровен. Все ошибки возможно исправить, ещё б чуть-чуть уходящего времени – выплатить что осталось. Меч Протектора вскользь, но проходится по плечу, и что в нём, что в тебе вместо гнева – одна усталость; "вот бы бросить всё и на Серконос, назад, домой", в старой шутке достаточно горечи, чтоб быть правдой... Но пока ещё шаг невесом и скрываем тьмой, и смертельный удар без раздумий тобой оправдан.
С любопытством из сумрака смотрит китовый бог, океанской водой его сила проходит в вены. Сколько было такого – удар, перекат, рывок, - только истинно вечным останется вдохновенье: остро-звонкая по позвоночнику бьётся дрожь, пробежав по руке неизбежной волной отдачи. Быстрый выдох. Шаг вбок. Развернуться и вырвать нож. Кровь и золото стали ценой, и не нужно сдачи. Под оскаленной маской защитника-палача только мрак, непроглядный, как пролитые чернила. Смерть глядит на тебя равнодушно, как сталь меча. Но уходит прочь: не оправдала, но отпустила. В умирающий город вползает сырой рассвет, различимы становятся призраки и убийцы. Ты ведь всё-таки знал, ты давно уже знал ответ: не суть важно, за что... ...Но приходится расплатиться.
Правило одно: к сроку написать на свою тему. Однако ничто не запрещает написать и по другим после. Объединять темы — можно.
распиши писало 2014, тур 1 | темыБродяги люди без определенного места жительства: бездомные, но не безденежные, а если и безденежные, то ненадолго Воры мастера-воры, карманники, взломщики, щипачи — кто угодно. Нищие безденежье, бездомность и борьба/смирение Бандиты разбойники, объединенные в шайку, но никем не нанятые Наемники те же разбойники, но нанятые — криминальным ли авторитетом, хозяином таверны или кем благородной дамой Шлюхи и те, что на улицах, и те, что в борделях, и даже дорогостоящие куртизанки Ассассины это такие специальные убийцы, которым платят; однако ассассин может убивать знакомого или из мести, главное чтобы род деятельности был четко прописан Маньяки и те, которые убивают, и те, которые жрут, и те, которые преследуют Убийцы случайно убившие или ради поживы или из мести
Вторая часть: Сутенеры Коррумпированные защитники правопорядка Пираты Контрабандисты Скупщики краденого
Если вам нужна помощь с составлением более конкретной идеи из заданной темы — я с удовольствием помогу вам, пишите, не стесняясь. Если не нужна — сразу после получения темы можно начать писать.
Распиши писало — это писательский флешмоб, созданный мной, feyra, для того, чтобы помочь мне и другим моим собратьям по несчастью/лени/несобранности/отсутствию вдохновения/другое начать писать. В 2014м мы проводили всего два тура, в 2016м целых пять, и в 2017м планируется вторая половина этих пяти туров. Все работы можно найти в этом сообществе.
Ключевая и единственная задача участника: написать рассказ/стихотворение/фанфик/другое, связав его с выпавшей ему темой. Писать можно о чем угодно, о ком угодно, какие угодно фандомы или ориджи, даже продолжения любых своих работ, лишь бы дали ссылку, куда смотреть. Ключевое условие: в тексте должна присутствовать выпавшая тема — в любой форме, в любом объеме. Это может быть упоминание или вся работа может быть посвящена этой теме. У героя может быть татуировка с явлением-темой, и этого будет достаточно.
Дедлайны. Два типа: вовремя записаться на тур и вовремя прислать работу. Если вы не успели к дедлайну тура, то вы еще можете прислать свою работу в бонус. Писать на каждый тур необязательно, но желательно. Если написать на все туры, можно случайно поднять самооценку и получить от меня ачивку. Начало тура: когда наберется 20 человек или через 48 часов. Дедлайн тура: через 14 дней после раздачи тем. Выкладка бонуса: через неделю после каждого дедлайна тура (можно присылать бонус новых и уже прошедших туров).
Форма изложения: проза, стихи. Объем — минимум 100 слов, максимума нет (хоть макси напишите, лишь бы успели до дедлайна). Историю (с завязкой, кульминацией и сюжетом) этот текст не обязательно должен из себя представлять, но может. Посчитать слова можно тут.
Сама идея флешмоба в том, чтобы написать новое. Однако никто не запрещает вам дописать черновики или написать продолжения к своим работам. Проверять свежесть ваших работ я, естественно, не буду.
• А правила есть? • А правила есть? Есть. 1.1 Ваш текст, написанный для флешмоба, не должен появиться нигде кроме моего у-мыла до момента выкладки в специальном посте. Потом можно нести его в дневник/на фикбук/вконтакт/куда-нибудь. Причина проста: это общее увеселение, и оценивать его следует массово, сравнивая, у кого куда улетела мысль и как это выглядит. 1.2 Пожалуйста, заранее предупреждайте, что вы не успеваете к сроку. Причина тоже проста: в случае массовых опозданий я могу отложить дедлайн, а в случае не массовых опозданий я могу его, наоборот, сдвинуть ближе. 1.3 Пожалуйста, прорекламируйте флешмоб в своем дневнике, если вы решили участвовать. Возможно, кто-нибудь еще заинтересуется.
Очень просто: берется выпавшая вам тема и любые доступные вам ассоциации на этот счет. Грубый пример: как понимать свое задание, еще грубый примерМожно вообще все. Можно просто написать миди какой-нибудь, я не знаю, про Наруто, колледж!ау, где помимо прочего какой-нибудь препод Наруто предлагает ему тему диссера на два года вперед, в которой упоминается слово «леший», тк это тема. Или просто герой такой «Какого лешего?» в макси про радиоведущих. Короче важно просто написать)) тема исключительно как стартовая площадка, но можно и прям по ней. Нагуглить можно все, что угодно, исхитриться и извернуться любым способом, главное — указать в шапке, как вы исхитрились, если это будет не понятно по тексту. К примеру, можно взять не просто Летучий голландец, а из конкретного доисторического фандома и через пятое колено с ним изгаляться. Не стесняйтесь выдумывать, задача — не написать четко по теме, а написать, упомянув тему. Однако также не возбраняется и четко придерживаться ее, флаг вам в руки. Также не стесняйтесь обращаться ко мне за любой помощью в посте или в умыле.
Примеры можно посмотреть в самом сообществе. Обязательно наличие у работы шапки по примеру, указанному ниже. Сокращать и добавлять строки не возбраняется, но не переусердствуйте. Для приведения текста в читаемый вид советую воспользоваться Типограф(не забудьте проставить «готовыми символами» в настройках).
Автор:feyra (здесь может быть и твое имя, юный герой!) Тур: тур 1, «Волшебник Оз» Название: название вашей работы, соответственно Тема: то, что досталось вам при жеребьевке Вид работы: стихи/проза, жанр (драма, юмор, ангст, романтика, флафф и тд) Сеттинг: ориджинал/фанфик (по какому фандому?) Персонажи: если есть, кого отметить Размер: драббл/мини/миди, _____ словслов. посчитать слова, драббл — от 1 до 999 слов, мини — от 1000 до 3999 слов, миди от 4000 слов до 15 000 слов. от 15 000 слов начинается макси, но я сомневаюсь, что здесь такое имеет смысл Примечание: если есть (если нет, просто удалите строку)